Никто не хотел умирать
Родители Анны были из соседних деревень. Мать – из более состоятельной семьи: двадцать гектаров земли, 12 коров, две лошади и молотилка, которую возили по окрестным хуторам во время сбора урожая. Летом нанимали двух работников.
Дед умер еще до войны. Главной в семье считалась бабушка. Она не очень любила рассказывать о том страшном дне, когда в дом пришли русские солдаты – вывозить в Сибирь. Бабушка Лизе лежала с высокой температурой, так ей было плохо, что встать с кровати не могла. И только смотрела, как собирался в дорогу ее сын Рейнхолд. Солдаты должны были забрать всех.
– Бабушка и до станции живой не доедет, не то что дальше, – сказал один из них. Солдаты поставили возле кровати табуретку, на нее – кувшин молока, воду, кружку, принесли буханку хлеба и тоже положили. И ушли. Вместе с сыном.
Осенью бабушка Лизе посадила во дворе березку. Сказала, что пока березка будет зеленеть, она будет знать, что сынок жив. Береза выросла огромная, и сейчас возвышается. А Рейнхолд так и пропал в Сибири.
В 41м немцы наступали так быстро, что почти никаких боев не было. Отступавшие солдаты брели по дорогам. Их расстреливали на бреющем полете из самолетов. Деревенские жители видели, как летчик преследовал машину с красным крестом. Потом взрыв – и по полю разлетелись бинты, шприцы, какие-то лекарства. На месте взрыва нашли тела трех медсестер и трех врачей. Их и похоронили на местном кладбище.
Уже через несколько дней в Лудзе были немцы. И снова в дом пришли солдаты, только в другой форме. Забрали отца Анны. Сосед, который давно хотел забрать кусок их земли, написал донос, что это он показал дорогу на хутор своего деверя. Отец сам рассказал об этом, горюя, что не знал, зачем у него спрашивают, далеко ли до хутора родни. Некоторое время отца держали в лудзенской тюрьме. Маленькая Анна 25 километров шла пешком, несла ему передачу. А однажды у нее ничего не взяли. Отца расстреляли во рвах вместе с еврейским населением. Мама вскоре умерла. Анна и два ее брата остались жить с бабушкой Лизе.
В 44м году к нам в дом опять пришли русские солдаты, – вспоминает Анна. – За лесом шли сильные бои, там все горело, а у нас было тихо. Просто на дороге появилось человек двадцать русских. У нас как раз был сварен творог, еще теплый, сбито масло на продажу. Картошки чугун наварен. И вот бабушка вынесла белую скатерть, постелила на траве, и все, что было, поставила. “Зачем ты им все отдаешь?”, – спрашиваю. А она ответила: “Это за ту буханку хлеба, которую положили возле моей кровати. Сына увезли по приказу, а вот приказа меня оставить и накормить – не было, это по их доброте.”
Лесная война
Окрестные леса – те самые, где партизанила бригада Самсонса, где подрывником был Василий Кононов. И Малые Баты, которые фигурируют в деле Кононова – в нескольких километрах от хутора Каупушей. Будущий муж Анны Даниэль в войну тоже прятался в лесу, с Кононовым был знаком. Но партизанить не пошел, побоялся за семью.
–А у нас испокон веку в лесу прятались от всякой беды, – продолжает свой рассказ крестьянка. – Сначала парни отсиживались в землянках, чтобы русские не мобилизовали. Потом стали записывать в легионеры. Не все шли добровольно, но могли и в Германию на работу отправить. Даниэль воевал под Волховом, говорит, очень страшно было. Там его ранили, отправили в госпиталь, потом в отпуск. И он решил не возвращаться. Прятался в лесу вместе с другими. И рассказывали, что один из Малых Бат, предатель, выдал немцам, где у них лагерь. Многих тогда убили. А потом еще партизаны остановились в этих Батах, и тут же местные вызвали эсэсовцев. Тех партизан сожгли в амбаре. Люди говорили, что даром это не пройдет, аукнется такое черное дело. И вот я полощу белье в речке, слышу крик: “Баты горят!”. Смотрю – зарево в той стороне. У нас, бывало, как пожар, все хватают ведра, багры, на коня – и скачут в ту сторону, помогать. А тут – никто не двинулся с места.
После войны в лесах прятались уже те, кто служил в немецкой армии или был в айзсаргах. И порой сюжет с кровавой местью тоже повторялся. Анна Каупуш показывает рукой на маленький заброшенный хутор. Сын выдал милиции “схрон”, а ночью “лесные братья” пришли и расстреляли во дворе отца, который ни в чем не был виноват.
–Муж мой говорил, что мы все должны на Василия Кононова молиться. Он местный, всех знал: кто в легионе был, кто из Красной Армии дезертировал. Никого не тронули. После войны в Карсаве в милиции работал. Предложил всем выйти из леса, всех, кто сдал оружие, отпустил.
– Страшное это дело – война, – вздыхает пожилая женщина. – Взять хоть нашу семью. Одни сгинули в Сибири, других вывезли в Саласпилс за то, что еду партизанам давали. На кого обиду держать? На русских? На немцев? На того соседа-латыша, который донос на отца написал? Сам постарайся жить по совести, это не так просто.
Крестьянская правда
После войны на богатом хуторе оставили в пользование хозяевам только одну корову да небольшой участок земли. Анна была хороша собой, на деревенских праздниках ее наперебой приглашали парни танцевать. А вот замуж не звали. Потому как приданое – только больная бабушка. И только Даниэль рискнул посвататься. Кстати, у жениха и невесты бала одинаковая фамилия – Каупуш, хоть и не родственники. Потом работали в колхозе, вырастили двух дочерей и сына. Муж уже умер, и старушка живет то у одной дочери, то у другой. Но каждую весну просит отвезти ее на кладбище, чтобы привести в порядок могилы. В том числе и ту, в которой покоятся неизвестные военные медики.
Каюсь: мне показалось, что в своей лудзенской глубинке наша собеседница не очень разобралась, что сегодня стоит говорить, а о чем выгоднее промолчать. Но оказалось, что обо всем латгальская крестьянка осведомлена. Анна Каупуш была на суде по делу Кононова свидетельницей. И честно рассказала, что видела своими глазами.
– Я вечно говорю не то, что надо, – смеется она. – В советское время спилили кресты на перекрестках, добрались и до большого креста на нашем кладбище, возле которого люди собрались молиться. А я поехала к министру культуры. Он тоже Каупуш, из нашего рода. И привезла от него бумагу: крест трогать нельзя.
Точно так же Анна знает, что память об ушедших должна быть сохранена. Раз так распорядилась судьба, что солдатская могила – рядом с местом захоронения твоих близких, значит, тебе и ухаживать за ней. В Малнаве нашли захоронения французов времен наполеоновских войн. Надо и над ними крест поставить. А недалеко от железнодорожной станции в 41?м был концлагерь советских военнопленных. Сколько там людей погибло – никто не знает. Сначала на братских могилах стояли кресты, на них были выжжены имена – тех, у кого были при себе смертные медальоны с документами. А потом кто-то кресты снес, и на месте захоронений – пустырь.
– Тот, кто это сделал – не человек, а тень человека. И о нем памяти не останется, – твердо говорит латышка Анна Каупуш.
Светлана ГАРТОВАНОВА