«Я помню каждого…»

Владимир Миронович и Александра Ивановна познакомились в Салдусе. Вместе их свела война


«Я знаю, нет моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они, кто старше, кто моложе,

Остались там. И не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь,

Речь не о том. И все же, все же, все же…»

А. Твардовский.

Мироныч


- Для меня война началась раньше, чем попал на фронт. В 41-м было мне шестнадцать. И нас, пацанов, собрали и поручили гнать на восток колхозное стадо. Сели на лошадей и целый месяц гнали коровок по пыльным дорогам, по полям… А потом отправили всех в «ремеслуху» – в училище при Харьковском паровозном заводе. В войну завод начал делать снаряды и танки. Ну и мы работали. Я был фрезеровщиком. А потом завод эвакуировали.

Первым делом в степи поставили станки, начали выпускать продукцию. Потом уже вокруг ставили стены и крышу. Работали по двенадцать часов. А еда какая – похлебка жидкая и кусок хлеба. До бараков не было сил дойти. Когда теплотрассу проложили, мы прямо возле труб и спали. Залезем в люк, одежду подстелим и спим. Утром сторож люк открывает и палкой нас расталкивает – пора на смену.

Оттуда, из Узбекистана, и призвали. Сначала попал в учебный полк. Это ведь уже 43-й год, не кидали необученных на передовую. Потом подняли по тревоге, и пошел состав под Великие Луки. Там как раз тяжелые бои шли. Состав – 38 вагонов. Всех по ротам распределили – и в бой. Наша рота оказалась возле озера под названием Нещедрое. И вправду не щедрое на жизнь оказалось место. Неделю мы там дрались с немчурой, атака за атакой, атака за атакой. Отбились. Генерал приехал, роту построил – кто живые. Маршевая рота – 250 человек. А нас осталось пару десятков. Командир убит. Генерал посмотрел, спросил, кто откуда. Мне говорит: «Присваиваю звание старшины. Командуй ротой». Так старшиной и прошел всю войну, отслужил сверхсрочную и в том же звании демобилизовался. В тех боях получил первое ранение. А после госпиталя попал в 68-ю отдельную разведроту.

Это в кино разведчиков обучают каким-то хитроумным приемам – нажал определенную точку на теле, и человек отключился. Нам тоже показали приемы рукопашного боя, подсечки там всякие. Но в основном учились в бою. Наука доходчивая: не понял – до завтра не доживешь.

Один раз получили задание – взять «языка». Ну, поползли, заломали часового, ефрейтора. У нас двое немецкий хорошо знали. Пленный сказал, что в ближайших блиндажах – полковой штаб. Грех не воспользоваться таким шансом. Подобрались поближе и закидали блиндаж гранатами. А потом назад с «языком». Вот за это дали орден Красного Знамени.

А закончил войну здесь, в Латвии, в Курземе. Уже 9 мая, а мы все бились. Потом, видно, дошел до них приказ о капитуляции. Нам велено было пришить чистые подворотнички, навести парадный вид. Построились в шеренгу вдоль дороги. И немецкая колонна показалась. Впереди – офицеры в кожаных регланах, за ними – автоматчики. Мимо нас прошагали, потом побросали оружие в одну кучу. Все. Сдаются.

Ивановна


- Мы в деревне под Новгородом жили, у нас еще был знаменитый Юрьевский монастырь. И фронт – по нашей деревне. Немцы только вошли, сразу в наш дом – только перед войной построили, раскатали на блиндаж, а жителей всех в теплушки, вывезли в Латвию. Выгрузили в Салдусе. Местные набрали из них себе работников на хутора. А нас никто не берет. Мать и четверо детей, я старшая. Кому мы нужны? Всех забрали, а мы сидим. Немец автоматом остановил подводу, под дулом заставил нас посадить и махнул – езжайте.

Хозяева хорошими людьми оказались. Не выгрузили за поворотом, привезли на хутор, отдали нам сарай. Ну я и старалась отработать еду. Мне не надо показывать, что делать, я сама вижу. Язык быстро освоила. Латыши по-разному относились. Сестру моей хозяйки до войны с мужем угнали в Сибирь. Потом она вернулась. И все время говорила, что у русских ей жилось лучше, зачем только она уехала назад. А один был айзсарг, молодой парень, так он с бутылкой самогона объезжал хутора. Вроде угостит хозяев, за рюмкой спросит, как батраки себя ведут. И если хозяева сболтнут, что кто-то плохо полол или коровник чистил, достает плетку и начинает провинившегося жестоко избивать. Говорили, у него родителей вывезли, а он в отместку потом евреев расстреливал и над нами измывался.

В конце войны, когда наши подходили, всем русским работникам приказали собраться на станции Берзупе. Грузили с вещами на открытые платформы. А мне мать велела возвращаться на хутор. Хозяйка меня приняла, прятала, если кто чужой заходил. А платформы потом возвращались без людей, но с пожитками. Говорили, всех погрузили на баржу и утопили в море. А мои уцелели, вернулись потом.

С Миронычем мы в Салдусе познакомились, на танцах. Это уже после войны было, когда он сверхсрочную служил. Латышские девушки тогда охотно знакомились с русскими солдатами, никакой враждебности не чувствовалось. Некоторые поженились, и до сих пор вместе живут, как, например, лейтенант Хакимов со своей Велтой.

А мы попали в гарнизон под Салдусом. Муж с утра до вечера на службе, а я растила троих детей, занималась хозяйством. Не ссорились. А когда ссориться, если работали с утра до ночи. Корову держали. Мироныч раненько на покос, потом переоденется – и на службу. Раз проверяющие приехали:

- Что это у вас в расположении части корова пасется?

- А это старшины нашего, у него трое детей, молоко нужно.

- Так он служит или корову держит?

- Взвод все время признается лучшим.

Ну и отстали.

Одна дочь, Вера, так и живет в Салдусе, руководит там почтой. Другой сын уехал в Германию, дом уже построил. А третий сын в Даугавпилсе. Всех вырастили, всем дали образование, теперь внукам радуемся…

Если только не подведет здоровье, супруги обязательно, как делают это всегда, возложат цветы к Вечному огню.

- Вот посмотрите на наших ребят, – Владимир Миронович Шилин показывает старенькую надорванную фотографию. – Пятнадцать человек, все как на подбор: веселые, красивые, крепкие. А на следующий день мы пошли в разведку боем, вернулись только трое. И я несу цветы к мемориалу, будто на могилу друзьям, – сказать им, что помню каждого, каждого…

Нахлынувшие слезы не дали Миронычу договорить.