Бригита Зепа: Многим из нас кажется, что в советское время было лучше 13

— В одном из интервью поэт, известный общественный деятель Латвии Янис Петерс сказал, что каждый народ обречен на свою идентичность. Меня в этом утверждении смущает слово «обреченность». Возможно, потому, что сегодня я его в Латвии (и особенно как раз от латышей) слышу очень часто — и очень часто в связи с делами, которые, на мой взгляд, всецело зависят от воли и сноровки человека.

— «Обреченность» — это плохое слово. Эта обреченность сидит в нас очень глубоко. Смотрю латышские фильмы и не могу — выключаю. Не могу смотреть. Ибо в них есть вот эта обреченность.

Я не желаю, не хочу этой обреченности. Обреченность — это означает также и возвращение в прошлое. Мы очень часто возвращаемся к травмам прошлого, к переживаниям, обидам, к тому, что и сколько мы потеряли… Слишком большое застревание в прошлом — это тоже своего рода подчинение обреченности.

— Но этим как–то можно оправдать дефицит, недостаток воли и духа для сегодняшних дел, для настоящего. Ведь нам же было так трудно…

— По–моему, идентичность не дана нам навсегда. Мы творим свою идентичность каждый день. И чтобы это действительно была наша идентичность в настоящем времени, мы должны забыть свою обреченность и созидать свою идентичность позитивной. Что я могу сделать сегодня? Что я могу планировать на завтра? И что мое государство может сделать за ближайшие пять, десять лет…

И не только когда у нас Праздник песни, когда мы воодушевлены… Мы ее содержим и по будням — в маленьких своих делах. Стоя перед классом, ответственно следуя по дороге…

— Наша страна свободна уже больше двадцати пяти лет. Не достаточное ли это время, чтобы в своей стати, а также и в политике забыть старые советские грабли и перестать на них наступать?

— Теоретически это вроде так и должно быть, и мы все на это надеялись. Мы надеялись, что станем жить иначе.

И западные ученые, политологи, социологи полагали, что здесь будет другое общество — построже, с более наработанными демократическими традициями, привычками. Но оказывается, что процесс нашего продвижения намного сложнее, чем мы предполагали.

Оказывается, мы не можем быстро избавиться от этого наследства. И многим из нас кажется, что в то время было лучше. Минимальная зарплата ежемесячно, квартирка…

Эти люди смотрят назад. Они говорят: тогда было безопаснее, тогда было лучше. Эти мысли бытуют в нашей сегодняшней ситуации. А нам не хватает новых жизненных приемов.

— Это что такое?

— В недавно проведенном Рижским университетом имени Страдыня исследовании, темой которого было послевкусие «истории удачи», приведен вывод, что мы пережили очень тяжелый кризис, однако не научились сотрудничать, создавать добровольческие организации, которые сообща нашли бы выход из кризиса. Мы выбрали индивидуальные стратегии.

В нашем обществе я наблюдаю ложную иллюзию: капитализм — это индивидуализм. Это не так.

Имеются хорошие примеры. Среди прочих в той же Америке, где очень крепкое гражданское общество. Да, там очень крепки также и верхние слои, но наряду с этим существует сильная способность к самоорганизации.

Мы вроде ненавидим колхозы, коллективизм советской поры, но не научились использовать те виды коллективного действия, которые должны были бы иметь место в этом, капиталистическом обществе.

Я об этом говорила еще до кризиса. К нам часто приходили журналисты и спрашивали: «Когда будут протесты?» Я говорила: «Протестов не будет! Будут индивидуальные стратегии».

Каждый делает как может. Среди прочего — ворует. У кого больше возможностей — тот побольше.

У кого их нет, тот у соседа хотя бы кочан капусты, картофелину стибрит… Чтобы выжить.

Мы во время кризиса проводили исследование, и люди говорили: «Я не могу прокормить семью, я должен идти воровать картошку». Конечно, это чрезвычайный случай. Но что–то в этом было от отношения к стране в советское время: ты дурак, если не способен обокрасть государство.

Подобное мышление не покинуло нас по сей день. Разве налог в Службу госдоходов поступают как полагается?

Еще одна тенденция индивидуализма — семья испытывает денежные трудности, поэтому я отправляюсь за границу. Я решаю свою ситуацию таким образом.

Индивидуализм процветает также и потому, что люди не полагаются на государство. У нас государство никогда не внушало веру в то, что, когда мне тяжело, я могу положиться на свою страну. Я слышала, как шведы рассказывали: в пору, когда менялись цены на энергоресурсы и они должны были перестроить отопительную систему частных домов, государство оплатило им эти расходы. Они говорят: мы чувствуем себя надежно. Потому что тогда, когда мы окажемся в кризисной ситуации, государство нам поможет.

Была ли в Латвии такая ситуация, когда мы были в этом уверены? Не было. Мы видим, что спасают гигантов, алчных банкиров…

— Девять лет назад вы сказали: чтобы народ, общество объединились вокруг власти, нужна национальная идея, которой у политиков нет. Нужна ли такая идея?

— Это важный вопрос. Пару лет назад мы проводили исследование, посвященное национальной идентичности, и вот вывод, которому я сама была рада: у латышей их причастность к государству, значит идентичность, следует из этнического. На самом деле — только из этнического. Я латыш. Я основа государства.

Но тут имеется еще другое. И это другое особенно важно для таких стран, где нацию образует не одна только группа, где проживают представители и других этнических групп. У нас это в основном русские. Многие из них натурализовались, многие из них большие патриоты.

У нас довлеет этнический национализм. Это первичное, через что мы ощущаем свою причастность к стране. Однако, учитывая то, что кроме нас, латышей, здесь все же проживают и другие народности, которые образуют нашу нацию, было бы чрезвычайно важно укреплять гражданскую причастность.

Гражданская причастность — это конструктивная ответственность за свою страну. Не только то, что я пою, танцую и защищаю латышскую культуру, защищаю нашу главную ценность — латышский язык, но также и то, что я осознаю то, я думаю о том, как мне конструктивно участвовать в укреплении своего государства. И, простите, плачу налоги.

И вот эта гражданская причастность, гражданское осознание того, что и я в состоянии укреплять свою страну, что мы снизу в силах укреплять свое государство, возможно, смотрится идеально, но она неизбежна.

— Но до тех пор, пока мы будем подчинять это вот этническое, столь важное для для нас, политической конъюнктуре и межнациональным спекуляциям, полагаю, что говорить здесь о политической нации всерьез нельзя. Мы все еще расколотое общество.

— Наше общество все–таки не столь расколото, как иногда подчеркивается. Свидетельством тому может служить и факт, что 15% браков все еще смешанные. И еще в связи с сотрудничеством, решением проблем общими усилиями я вспомнила понятие — отрицательная солидарность. В посвященном идентичности исследовании социолога Айвара Табунса был вопрос: если ты знаешь, что твой друг, знакомый занимается коррупцией, как ты будешь себя вести? Ответ был: «Пускай занимается, это его дело». Значит, для нас приемлемо, если так поступают наши знакомые.

И у нас имеется еще одна интересная солидарность. Это социальные сети. Социологи сейчас усердно занимаются их исследованием. Можно сказать, что эта солидарность существует будто бы на уровне развлечения, взаимопомощи, обмена информацией. Найти работу, решить какую–то практическую проблему… Я это назвала солидаризацией развлечения. Она хорошо развита. Однако отсутствует конструктивная солидарность — что делать?

— Что еще, помимо того, о чем мы говорили, мешает ощущению причастности к стране?

— Мы перекладываем всю ответственность на верхи. Они там все сделают. Хотя дело–то делаем мы, а те, наверху, могут лишь организовать, призывать и, конечно, определять нормы, направления, выполнять свои обязанности.

Мы как общество тоже должны взять на себя ответственность и многое сделать. А мы все надежды связываем с «верхами». Но те там, наверху, не в состоянии что–либо сделать, если у них нет поддержки общества. Хотя бы по тому же налоговому вопросу — если нет поддержки общества, наверху сложно что–либо сделать.

…И взгляните на политические силы перед выборами, на мобилизацию народа. Самая простая карта — этническая карта. И с той, и с другой стороны.

Интегрируют ли общество СМИ? Очень мало. Скорее они служили противоположному направлению.

И лишь отдельные общественные организации, в основном те, которые посвятили себя гуманитарным целям, сумели приобщить и русских, и латышей. Но в то же самое время многие общественные организации способствуют расколу общества.

Почему мы не дошли до конфликта? Благодаря традициям общества, тому, что мы привыкли — здесь проживают разные народности и наши различия не столь радикальны, чтобы прервать, не продолжать свой привычный образ жизни. Быть соседями, сослуживцами…

— Что — социальные группы, СМИ, власть — сейчас играет наиболее важную роль в самоидентификации государства?

— Наиболее сильно это все–таки проявляется через культуру. У людей, занимающихся культурой, более обширное видение мира, Латвии в этом большом мире. Они более открыты этому миру.

Но мы становимся слишком консервативными. Начиная с того, что помещаем в конституцию то, что брак — это союз между мужчиной и женщиной.

Я не знаю, в какой еще конституции говорится об этом.

Мы имеем обыкновение видеть ужас там, где его, по–моему, нет. Возьмем хотя бы Стамбульскую конвенцию. Я не скажу, что в восторге от этого и еще от многих европейских документов, но видеть в них какой–то ужас — это, на мой взгляд, и есть обреченность. Это что–то болезненное.

Документ следует читать разумно. А читая разумно, в нем не видно никаких таких ужасов, о которых у нас тут многие говорят. Среди них и министр юстиции.

— Для меня консервативное, как здоровая база наследования ценностей, вполне приемлемо. Потому спрашиваю: может ли этнополитика, шире — национальное конструирование стать основой государственной идеи?

— Поговорим о национальной политике. По–моему, она важнее. Она означает укрепление, созидание нации. Государство должно обращаться к своему обществу не только по большим праздникам, но таким образом, чтобы каждый из нас ощутил свою причастность к этому государству.

И национальная политика должна озаботиться тем, чтобы причастность к нему чувствовали не только латыши, но и другие. Чтобы мы чувствовали свою причастность к стране в гражданском смысле этого слова.

— Однако политикам отрицательное позиционирование на выборах пока что приносит результат получше.

— Да. И еще для нас характерна корысть. Корыстная польза — даже на уровне государственных мужей. Но если думать о государстве, то в нем мы можем действовать лишь в том случае, если полагаем, что государственная польза первична. Кому–то это покажется наивным, но так оно должно было бы быть.

Источник ves.lv.