—Вы как-то назвали процесс принятия законов бойней для идей. Почему «бойня»?
— Потому что идеи не проходят. Вступает в должность министр, ему хочется сделать что–то новое. Хорошо, если он понимает, чего он хочет. Но, чтобы его новая идея прошла, ему обязательно надо просмотреть документы планирования, оставленные ему в наследство предыдущим правительством.
Это долгий процесс. И, если он хочет сломать в отрасли какой–то заскорузлый принцип, ему говорят: согласуй с отраслью. А цель отрасли — чтобы ничего не менялось и чтобы было больше денег. Он должен это преодолеть.
А после того, когда ему, возможно, удалось что–то согласовать с отраслью, он направляется в остальные министерства. Каждое из них находит тысячу и одну причину для того, чтобы не делать того, что он хочет. Зачастую на этом все и заканчивается.
А в Сейме предстоит пройти еще один круг. И в итоге получается: если в начале идея была как полный стакан, то перед принятием от нее осталась десятая часть. Сто граммов от литра. В принципе, это положение вещей можно изменить, но, возможно, для значительной части политиков выгодно именно такое положение.
…К тому же министры часто не готовы дискутировать. На заседаниях правительства их скучающие лица уперты в экраны компьютеров и поднимаются лишь тогда, когда кажется, что от ответа никуда не деться. Бывало ощущение: говоришь и не понимаешь — стенке или министру.
—Сколько из порядка 13 тысяч законов, имеющих в Латвии силу, являются так называемыми «неживыми нормами»?
— Я неживыми называю те нормы, исполнение которых цинично игнорируется. По–моему, особенно наглядно этот цинизм сейчас просматривается в здравоохранении.
Или вот в законе записано: «Ребенок имеет право вырасти в семье». Это как раз та норма, которую в законе вообще не надо прописывать. Следует воздерживаться от занесения в законы то, что не относится к тексту закона, что не является предметом его регламентации. Это декларативные воззвания, это желаемое, которое в жизни не всегда осуществимо.
Есть много законов, читая которые, понимаешь, что твоей магистерской степени тут недостаточно. И, возможно, даже докторской не хватило бы. Для чего такие законы?
Мы пишем множество технических норм, но не пишем зачем мы это делаем? А вот если взять презираемые нами директивы Евросоюза, то в них часто несколько страниц посвящено только тому, чтобы рассказать, почему мы это делаем и чего хотим добиться.
У меня была возможность недолго стажироваться в парламенте Испании. У них все главные законы имеют преамбулы. И если возникает какой–то неясный вопрос, они не хватаются за головы и не бегут вносить в закон поправки (это наша большая проблема — вносить поправки при малейшей болячке), а интерпретируют его исходя из цели закона.
— Наш омбудсмен пришел к мнению, что квоты в системе здравоохранения антиконституционны. Что тут можно сделать?
—Коснтитуционный суд посчитал, что квоты относятся к социально–экономическому праву, которое в Сатверсме регулируется минимально. И потому лишь какие–то чрезвычайно существенные нарушения могут рассматриваться этим судом. Но кто–то, тот же омбудсмен, должен ходить в КС с этими делами. И чем больше их принесут в Конституционый суд, тем лучше мы сообразим, каков стандарт в этой сфере и как надо поступать. Но если никто эти дела в суд не несет, то и ответ мы не получим.
—Латвия настолько распрощалась со своей независимостью, что ею можно распоряжаться, как куклой на ниточке. Сколь значительную часть своей Конституции Латвия отдала в чужие руки?
—Любая страна в наши дни, независимо от того, состоит она или не состоит в какой–либо организации (например, Евросоюзе), уже существенно ограничена международным правом. В какой–то мере государство этим международным правом «угнетается».
Но сказать, что мы потеряли независимость, было бы лишь громкой фразой. Достигнута ли точка невозврата в отношениях с ЕС в плане потери независимости? Нет, эта точка не достигнута.
—Наблюдая за тем, что Дэвиду Кэмерону удается выжать из Брюсселя привиллегии для Британии, угрожая ее выходом из ЕС, возникает вопрос: может ли «Европа двух скоростей» означать также Европу двух уровней права?
—Да, то, с каким весом вы садитесь за стол переговоров – имеет значение. В известной мере у больших всегда преимущество — в политическом смысле. Большой игрок делает как хочет, маленький — как может. Но, отвечая на вопрос, укрепится ли это отношение формально в объеме права, я думаю, что с юридической точки зрения — нет.
—Какова ваша суммарная оценка латвийской правовой политики?
—Самой большой проблемой дискуссии о правовой политике все еще является слабость науки. Несмотря на улучшение ситуации, на то, что у нас больше докторов, больше книг…
Кроме того, политики, а также некоторые журналисты порой забывают, что право универсально. Оно в равной степени относится ко всем лицам — и плохим, и хорошим. Мы право подвергаем персонализации, относим лишь к одним, а к другим — нет. Вешаем бирки. Значит, презумпция невиновности для одних существует, а для других нет? И, наконец, для латвийской политики существует два инструмента — грабли и бумеранг. На грабли мы всегда наступаем, а бумеранги швыряем и попадаем в себя.
Может оно и так.