Хождение по мукам

“А идите–ка вы в… посольство!”

— В 1998 году родилась у меня дочка, первый, долгожданный ребеночек, — вспоминает Михаил. — Пока жена приходила в себя, я — на тот момент постоянный житель Латвии — пошел в загс за свидетельством о рождении. Заметил, что там не проставлен код, поинтересовался, почему, и меня направили в Управление гражданства и миграции (далее по тексту — УГМ. — М. Б.) моего предместья.

Накануне визита в УГМ мы с женой определились, что, хотя она — гражданка Белоруссии, жить мы будем здесь. Естественно, я считал, что подданство у моих детей должно быть именно латвийским. В УГМ поначалу приняли меня приветливо, взяли документы и попросили принести нотариально заверенное свидетельство, что мы с супругой выбрали для ребенка именно латвийское подданство. Но когда я явился вторично — уже с заверенным свидетельством, ситуация изменилась на 180 градусов: мне объявили, что наш ребенок будет гражданином Белоруссии. Меня начали отсылать в посольство Белоруссии, чтобы я получил там для своей малышки паспорт, а затем вернулся бы к ним — ходатайствовать о виде на жительство для своей девочки.

Для меня это прозвучало как пощечина. Я, коренной рижанин, должен ходатайствовать о виде на жительство для своего ребенка, а они будут решать, предоставить его или нет?! Я тут же высказал кабинетным дамам, что думаю по этому поводу. Получил ответ в таком духе: “Это ваши проблемы”. Поднялся наверх, к начальнику, попросил разъяснить действия его подчиненных. Он ответил коротко: “Не мешайте и освободите кабинет”. Даже пообещал вызвать охрану. Мне ничего не оставалось, как вернуться домой, написать заявление, снова вернуться и вручить его секретарю. Заявление было принято, а на втором экземпляре, который оставался у меня, была поставлена резолюция — когда и кто его принял.

(Михаил попросил подчеркнуть, что это очень важно — проследить, чтобы заявления принимали по всей форме, а копию с резолюцией оставлять у себя. В подобном противостоянии бумажный фактор — один из самых значимых, и порой какой–то на первый взгляд неважный документ может сыграть решающую роль. — М. Б.)

— В ответе, который я получил уже через неделю (за что спасибо, ведь, по закону, могли тянуть и месяц), было сказано, что действия чиновников обоснованны, — продолжает Михаил. — Мне снова, теперь уже письменно, было предложено взять все документы, сфотографировать дочь и идти в посольство Белоруссии — испрашивать для ребенка гражданство. Собственно, ничего другого я и не ждал, так что следующим моим шагом было обращение в центральное УГИ, на Райня, 5. В своем заявлении я упомянул положения трех международных конвенций, касающихся прав детей, которые нарушает латвийская бюрократическая машина в случае с моим ребенком. Вскоре получил ответ, суть которого в общих чертах сводилась к следующему: нижестоящая инстанция права, а я кругом неправ.

Суд правый, но не скорый

— …А документы ребенка тем временем все еще пребывали без кода. Педиатр ходила к нам на свой страх и риск: к нашему счастью, для этой благородной женщины законы гуманности и нормы профессиональной этики оказались выше регламентирующих актов. Никаких пособий нам, естественно, не платили. В довершение всего я потерял работу, и наша семья вообще лишилась средств к существованию. Не окажи нам в тот момент помощь наши родители, друзья, близкие, трудно сказать, чем бы все это закончилось…

После ответа с Райня, 5, мы обратились с иском на действия чиновников в суд. К нашему большому удивлению, рассмотрение было назначено очень быстро. На этот раз аргументы представителя УГМ были просто убийственными. Он потребовал доказательств, что за то время, пока велась наша “переписка”, мы не зарегистрировали ребенка в Белоруссии. А то мало ли — вдруг мы получили для дочки белорусское гражданство, а теперь еще и статуса латвийского НЕГРа добиваемся!

…Суд был отложен. Оставив крошечную дочь и еще не до конца оправившуюся после родов жену, я был вынужден поехать в Белоруссию за бумагой, подтверждающей, что моя дочь в Белоруссии не зарегистрирована.

Докажи, что ты не верблюд!

— В родном городе жены чиновники долго не понимали, чего я от них хочу. Для них моя просьба звучала примерно так, словно я прошу выдать мне свидетельство, что я не верблюд. С большим трудом разъяснив, что к чему, я наконец получил заветную бумагу — с гербами и печатями, что мой ребенок к Белоруссии юридически никакого отношения не имеет.

(Тут хочу подчеркнуть один маленький, но очень важный нюанс. По законам некоторых стран — бывших республик СССР, в том числе и Белоруссии, ребенок, один из родителей которого является гражданином этой страны, автоматически признается ее гражданином. Однако стать гражданином РЕАЛЬНО ребенок может лишь в случае, если родители напишут соответствующее заявление. Этого–то и добиваются чиновники из УГМ, оказывая на родителей давление — начиная с кабинетного хамства и заканчивая эпистолярной волокитой.)

— …Районный суд мы выиграли. И уже праздновали победу. Но как оказалось, рано: на 19–й день, то есть за день до окончания срока, в течение которого можно подать апелляционную жалобу, УГМ таковую все–таки подал. И теперь дело о персональном коде нашей дочурки должен был рассматривать Окружной суд. Формально все было правильно. Но по существу смахивало на изощренное издевательство. Ведь всем было известно, какие очереди в Окружном суде и что наше дело будет рассмотрено в лучшем случае через год, а то и через два. У чиновников–то зарплата идет, они могут и подождать. А мы сидим на бобах…

Дорогу осилит идущий

— Наверное, это было уже упорство отчаяния. Сегодня я сам поражаюсь, как меня хватило. Из одних кабинетов меня просто выставляли за дверь. В других сочувствовали и, возможно, по–своему желая добра, советовали уступить. Но ни отступать, ни уступать я не мог: согласиться на шаткий статус иностранки для своей малышки — особенно после всего того, с чем довелось столкнуться, — мне теперь тем более было страшно. Поэтому продолжал ходить по инстанциям, слушать отповеди, проглатывать унижения…

Наконец судьба привела меня к миссии ОБСЕ, которая в то время располагалась в Старой Риге, неподалеку от сейма. И тут Фортуна наконец улыбнулась: меня принял сотрудник миссии Юббо Пикконен. Выслушав рассказ о моих злоключениях и скопировав несколько бумаг, показавшихся ему особо важными, он попросил перезвонить через пару дней. Я так и сделал. Он сообщил, что мой вопрос может быть решен благоприятно, но только если я дам ему честное слово, что постараюсь как можно скорее натурализоваться и упрочить свой собственный статус. Я пообещал. Тогда он сообщил, что мне назначена встреча в центральном УГМ.

…На аудиенцию на Райня, 5, я попал лишь со второй попытки. В первый раз меня не впустила охрана, заявив, что ничего не знает о назначенной мне встрече. Во второй раз (после очередного звонка г–ну Пикконену) меня все–таки приняли — правда, в отличие от г–на из ОБСЕ, здесь передо мной никто не извинился. Пришел какой–то клерк и спросил: “Что вам от нас надо?” Я ответил: “Персональный код для моего ребенка и признание его негражданином Латвии”. “Зайдите через пару дней”, — ответили.

Тут уж я уперся и заявил, что никуда не уйду, пока мой вопрос не будет решен. И тогда примерно через полчаса из рук клерка, что–то ворчащего насчет “всяких, которые тут шляются и даже госязыка толком не знают”, я получил копию распоряжения, обязывающего районных “дэгэишников” зарегистрировать моего ребенка как латвийского негражданина. Моя кабинетная одиссея, тянувшаяся около года, завершилась…

P. S. Сегодня Михаил уже имеет латвийский паспорт. Он натурализовался — то есть слово, данное чиновнику ОБСЕ, выполнил. И хотя таким образом его семья как бы вышла из “зоны интересов” чиновников УГМ, годичное хождение по мукам, похоже, оставило определенный след в сознании Михаила. Убежденный, что “от них всего можно ожидать”, он попросил не называть в статье его настоящего имени. Однако воспоминания об отчаянном положении, в котором находился шесть лет назад, побуждают Михаила протянуть руку помощи другим — тем, кто испытывает аналогичные проблемы сейчас. Те, кто хотел бы почерпнуть опыт Михаила или просто получить совет, могут связаться с ним через редакцию “ВС”.