Вместе с грин-кард – путевка в литературу

Публикуется в журналах «Крещатик» (Германия), «Эдита» (Германия), «Футурум Арт» (Москва), «Стетоскоп» (Франция), «Побережье» (Филадельфия), «Дети Ра» ( Москва), «Скрепка» (Эстония). Автор сборника прозы «Убить Ботаника», «Нора друк» (Киев) 2003. 

Познакомиться с творчеством Бориса Юдина можно на страницах сайта drugieberega.com. журнала «Другие берега».
Там вы найдете подборку стихов «Музыка», «Романсики», «Флирт». Там же напечатаны три главы романа «Город, который сошел с ума». Это не о нашем городе, где родился писатель Юдин, но если внимательно вчитываться в описание некоторых достопримечательных мест, то вы сразу узнаете их. 

Предлагаем на выходных познакомиться с поэтическим творчеством Бориса Юдина, которое расцвело на чужбине.

Жонглер
Где-то… Даже неизвестно где.
Там, где небо — зеркало кривое,
Юный и печальный лицедей
Собственной жонглирует судьбою.
Видишь как неуловима жизнь?
Ловят счастье худенькие руки,
Но оно взлетает тут же в высь,
Мячиком весёлым и упругим.
Слава и удача далека.
В облаченьи хохота и визга
Высоко сегодня облака.
День стоит обыденно и низко.
*
Там у сцены,
Где блюзом блевал саксофон,
И трубач
Облизывал губы
Перед тем как
Поцеловать мундштук.
Там, где чашки на блюдцах
Подвякивали в такт,
Ты молчала
О любви, о вечности и о нас.
А я был дурак дураком:
Тянулся к тягучим звукам
И говорил, говорил, говорил…
А надо было просто…
Но это оказалось
Намного сложней,
Чем укутывать слова
В сигаретный дым.
Ведь между преданностью
И предательством
Разница — несколько букв.

Уличный музыкант
Старенький мундштук прижав к губе,
Тело меди взяв любовно в руки,
Музыкант вдыхает город, чтоб в трубе
Этот город трансформировался в звуки.
Океан живёт в корытах ванн,
Снег идёт по самым жарким странам…
Провода — точь в точь, как нотный стан,
В Ля- минор звучат девичьи станы.
*
Спит рояль до времени, пока
Не пройдёт по клавишам рука,
Чтоб не млели звуки мёртвым грузом.
И рванётся птицей в облака
Из-под крышки чёрной муз. зэка —
Струнами стреноженная Муза.
До поры до времени… И вот
К пульту птицей дирижёр впорхнёт.
Фрак. Живот. Лицо хмельной весталки.
Взвизгнут скрипки, заревёт фагот…
Зал в восторге приоткроет рот.
Вдохновенно!
Жаль, что из-под палки.
Играют блюз
Когда раскаяния блюз
Заплещет в горле саксофона,
Он изогнётся изощрённо,
Стряхнув воспоминаний груз.
И нас связующая нить
Струною станет контрабасной.
Она раскалена и страстна,
Её вибрация опасна —
Не стоит близко подходить.
И вот, под лампы, на паркет
Летят разменною монетой
Рулады хриплого корнета,
Тоска исчезнувшего лета,
И барабанов: Нет, нет, нет.
А чёрной вокалистки грудь
Рвёт в клочья яркие одежды
И наши слабые надежды,
Что обойдётся как-нибудь.
Бесстыдной музыки волна
Смывает вздор и отстранённость.
И зарождается влюблённость —
Так начинается Весна.
Всё. Тишина — пушистый зверь —
Легла у ног. Погладь немного…
Повизгивает у порога
Звук, зацепившийся за дверь.

Слушая Окуджав
Давай за радость бытия
нальём с тобой по стопочке,
Потом поднимем по второй
за нетерпенье юных.
Ах, неужели это я
сижу на крайнем облачке
И тихо песенку пою,
перебирая струны?
Пока гитарная струна
не изменила свойства,
Пока, с рукой обручена,
звучать обречена,
Мне сверху суть вещей видна,
их подлость и геройство,
Мне независимость дана,
мне молодость дана.
Давай-ка снова по одной,
чтобы явилась в гости
Весна глотком живой воды,
предвестницей дорог.
Вот, я стою, совсем седой
под ивой на погосте.
Я сам себе принёс венок
и положил у ног.
Я сам себя сплетал в слова,
отбрасывал увядшие:
Хотелось, чтобы обожгло
холодное чело.
А время шло едва, едва
и листьями опавшими
Меня укрыло, замело —
и в рамку под стекло.
Ах, если б с облака упасть
всё заревом, да на реку,
Чтоб посмотреть, куда уйдёт
последний пароход.
Ты песенку, как варежку,
зимой наденешь на руку,
А время знать да поминать
когда-нибудь придёт.
*
Скрипачка водит пальцем по стеклу.
У ног в футляре — лак ненужной скрипки.
Скрип музыкальнее, чем липкость всхлипов
И глупость слов, произнесённых вслух.
Скрипачка, девочка, измученный сверчок!
Окно и скрип. И по спине мурашки.
И, словно хлыст, язвителен и страшен
Смычок, зажатый в правый кулачок.
Из двери класса льётся вальс-каприс,
И вот уже накрыты телом вальса
И ногти, что обгрызены до мяса,
И пальчики, стираемые в визг.

Вальс
Ах, как хотелось обнимать,
По зеркалу паркета шаркать,
Чтоб люстры взвизгивали жарко,
Чтоб — жалко руки отнимать.
Кружил, себя не узнавал,
Прибой танцующего вальса.
Бил в зеркала и стены зальца,
Но даже платьев не измял.
А между тем пришла пора
Потанцевать в кирзе по плацу
И вальса дрогнувшие пальцы
Повестку приняли с утра.
Срывался на фальцет басок
В желаньи выглядеть постарше.
И звали саднящие марши
Печатать шаг, тянуть носок.
Строй от муштровки изнемог,
Жизнь показала новый ракурс
И африканский страус — Штраус
Засунул голову в песок.
Но всё-таки терзает душу
Неповторимый старый ритм —
Иду раз-два, но раз-два-три
Стремится вырваться наружу.
Зовёт оркестр полковой,
Держать равнение направо.
Фуражка — весело и браво,
Как нимб, над бритой головой.

Прощание славянки
По мостовой катился звук
Надкусанной баранкой.
Рвалось из музыкантских рук
"Прощание славянки".
Басисты обнимали медь
И щёки надували,
И невозможность умереть
В пространство выдували.
Пророчит барабан грозу,
А флейта птицей стонет!
И ты монетку, как слезу,
Обронишь на перроне.
Пускай чернеет на ветру
В волненьях и тревоге.
Её найду и подберу,
Когда вернусь безногим. 

Нега снега
Нега снега.
И сводит с ума
Белопенное это кипенье,
Погруженье в головокруженье,
И предпраздничная кутерьма.
С неба — снег, а бретелька — с плеча.
Новый год.. Стол украсился снедью.
И звенит телефон мелкой медью:
— Всё случайно, случайно, случа…
Посмотри за окошко. И пусть,
Как Одетта, проулки одеты.
Не грусти. Не обманут приметы :
Я письмо напишу как-нибудь.
А пока… ждут услады уста,
Грезит Золушка музыкой бальной,
Нежен снег и фатальна фата,
И любовь, словно смерть, моментальна.
Игра на раздевание
Женщина с себя снимает белое,
Обнажая тело перезрелое.
Перезрелое, непропечёное.
Женщина с себя снимает чёрное.
Ночь. В окне огней цветное крошево.
Ночь снимает женщину задёшево.
Как не снять, раз без присмотру брошена?
Женщина с себя снимает красное.
Женщина с себя снимает синее.
Грязь. И ожидания напрасные.
И тошнит немного от бессилия.
Не спеша с себя снимает чётное,
Чёрною молвою коронована.
Только женщина давно учёная,
Как собачка в цирке, дрессирована.
Женщина чуть-чуть поводит плечиком,
Знает, что греховна изначально.
Но ведь больше снять, похоже, нечего.
Разве только кожу на перчатки.
Дождь отплакал. За рекою — радуга.
По Москве невесть который год
Женщина, застёгнутая наглухо,
Мумией египетской идёт.
*
Вот и август, и росы, и облик зависшего облака,
Вот и тени густеют, и пахнет трава увяданием.
Две осы неспеша поедают упавшее яблоко,
Словно Ева с Адамом вгрызаются в сладость познания.
Как они элегантны – вот эти Пегасы из Африки!
Шестиного-крылатые зеброчки с чёрным по золоту.
Вдохновенья бы нам, как воздушному красному шарику,
В облаках бы витали, и честь, разумеется, смолоду.
Были б мы… Если б были… Как жалко, что были — несбыточны.
По усам не текло да и в сани чужие — нет повода…
Вот и шарик воздушный случайно порвал свою ниточку,
Зацепившись рукой за строку телеграфного провода.
Вот и повод, и случай, и прочие разные разности
Для того, чтоб под осень в окно постучала бессонница,
Чтобы всё — через край! А когда ты почувствуешь разницу,
Занеможется даже тогда, когда выпил и хочется.
Вот и строится дом на песке и стоит без фундамента.
Он бы вечно стоял, если надо, но гложут сомнения.
Две осы, два Пегаса — назойливы и темпераментны,
Как поэт, что читает на публике стихотворение.
*
Случится так — снег скрипнет под ногой,
А если будет отттепель, то всхлипнет.
И город потеряет строгость линий
И встанет беззащитный и нагой.
Он, как в военкомате призывник
Дрожит слегка от взглядов посторонних.
А эшелон заждался на перроне,
Устал стоять и отошёл в тупик.
И всё-таки настанет день и час —
Сквозняк от нетерпенья хлопнет дверью,
И сизари на снег обронят перья,
Чтоб улицы оделись в свежий наст,
И ты накинешь лёгкое пальто,
Спеша на волю, прямо на сорочку.
И будет ночь, мороз и заморочье.
А что потом не ведает никто.
Всё потому, что не пристало знать,
К кому ведут следы твоих сапожек
По коже города, по бездорожью.
И всё, что было, сбудется опять.
*
За окном желтоглазая осень
Терпко пахнет грибами и квасом.
Горбоносые мрачные лоси
На опушках ревут безобразно.
От росы паутины провисли.
Полушалок накинешь на плечи —
Возникают греховные мысли,
Забываются старые встречи.
И в восторге от музыки цвета
В странных песнях заходится ветер.
Выйдешь утром полуодета,
Скажешь: — "Дождь. Никуда не поедем".
Ладно. Сядем поближе друг к другу.
Печь бормочет горячие речи
Про морозную зиму, про вьюгу —
Чтобы ёлка и гости, и свечи.
Печь бормочет. Дождь бьётся о рамы
И уходит заждавшийся поезд.
Расставаться ещё слишком рано,
А встречаться уже несерьёзно,
Потому что от запахов винных
Лес разделся, раскисли дороги,
И швыряет хмельная осина
Пятаки своих листьев под ноги.

Флирт
Лифт флирта. Фиалки приколоты к лифу.
Топадаешь в бездну,то — в небо ракетой.
Ритм флирта. Петрарка купается в рифмах,
Лауру опутывая в сонеты.
Флёр флирта — и хвост у павлина распущен,
Соперника вали то лень на колени,
В альбоме у Керн заливается Пушкин
О том, что чудесное будет мгновенье.
Всхлип флирта. Намёки — дурманом по венам,
И запах магнитен, как вальс на баяне.
А взмахи ресничные так откровенны,
Как дам недостатки в общественной бане.
Флирт жарок, как спирт, как пасхальные свечи,
Как тень саламандры, танцующей в топке.
И хочется верить, что счастье — навечно.
И тянутся пальчики к лифтовой кнопке.
“ Знал бы прикуп — жил бы в Сочи.”
Поговорка преферансистов
А я не знаю прикупа — значит не жить мне в Сочи,
И не исправит прикус мой
американский дантист.
И не понять мне пряного привкуса многоточий,
И не вспорхнуть от радости голубем на карниз.
Вот потому-то рвётся бумага в мелкие клочья,
Вот потому-то ночи после любви тихи,
И драгоценные камни никак не выходят из почек.
Ну, а стихи — наказание за будущие грехи.
Ах, вдохновенье! Воздух вдохнул полной грудью, и замер.
Словно нырнул с разбегув чёрную плоть пруда,
В смену весны на осень,в тайну квартирных камер…
Чтоб годовыми кольцами – над головой вода.
Чтоб скатертью стала дорога – и ни конца, ни края,
И пустельга приколота, как брошка, к сини небес,
Чтобы, взмахнув крылами, деревья слетелись в стаи
И стали казацким станом под странным названием “Лес”.
Но ни вздохнуть, ни охнуть. И это необратимо.
Сочи — лишь точка на карте, а карта легла не та.
Щёлкают годы, словно дозиметр портативный,
И строки, будто морщины, бегут по лицу листа.
*
Холодок по утру да по жилам.
Вкусно пахнет арбузною коркой.
Осень. Деревце обнажилось,
Словно в topless bar стриптизёрка.
Ствол, как шест. Облетают по кругу
Под резинку листочки баксов.
- Что ты, мама, плетёшь подругам
Под романсы румяного Баскова?
Осень. Небо дождями отбелено.
Облака на нём – презервативами.
- Спой мне, мамочка, колыбельную
В стольном городе, во Владимире.
Бьётся тело на клубной сценке,
Словно бабочка между рамами.
Что ж ты, миленький, выкатил зенки?
У жены твоей — всё то же самое.
Жизнь — на полосы, иней – в волосы.
Осень. Возгласы журавлей.
И стоят столбы, словно фаллосы,
На такой обнажённой земле.
*
Я в запой не уйду и на Дальний Восток не уеду.
Мне налево — лениво, направо —упущен момент.
А в песочнице мальчик куличики лепит к обеду
Из нелепостей Дантова ада и древних легенд.
Вот он мифами формочку, словно песком, набивает
И ладошкой своей отбивает неслышимый такт.
Я бы сел рядом с ним, но туда не выводит кривая,
А прямая — не к месту и выглядит как-то не так.
Геометрия русских дорог — вне ученья Эвклида:
Клином – клин, посох в руки и рюмочку на посошок.
На фиг мифы! Есть фига в кармане, старуха, корыто,
И на шпиле московском распят золотой петушок.
Отпустите меня, безразмерные русские вёрсты!
Жив ещё Минотавр и туристом истоптанный Крит.
Лепит мальчик кулич из песка. Засыпают погосты.
Постою, подожду. Он, надеюсь, меня угостит. 

Пегас
Ах, ты конь мой синегривый, белое лицо!
Что ж ты машешь надо мною вороным крылом?
Ветви яблонь истекают золотой пыльцой,
И потоки птичьей страсти омывают дом.
Слышно светлыми ночами как растёт трава,
Занимаются любовью толстые жуки,
Тихо шепчут Водяному сладкие слова
Две молоденьких русалки в глубине реки.
Что ж ты, конь мой синегривый, русский мой Пегас,
Вместо слов цветастых даришь только черноту?
Полночь входит тихой сапой, и ночник погас,
И лежит новокаиннонемота во рту.
Ты не вейся, ты не ворон, ты всего лишь конь.
Сядь, покурим, выпьем водки… На вот, закуси.
Дай на счастье погадаю. Покажи ладонь.
Не тревожься – до Парнаса я возьму такси. В рюмку горькую тихонько оброни кольцо,
На столешнице, как скатерть, расстели рассказ.
Ах ты, конь мой долгогривый, бледное лицо!
О любви да об удаче – в следующий раз.