— Недавно в некоторых масс-медиа была озвучена версия, что сейчас идет охота на олигархов. Под прицелом находятся Айвар Лембергс, Андрис Шкеле с делом о цифровом телевидении и Айнар Шлесерс с “юрмалгейтом”. Как бы вы прокомментировали эту версию?
— Я не оперирую такими категориями, как олигархи. Я говорю о конкретных делах, которые расследуются. Но в принципе я против таких публичных штампов. Я не против богатых людей, богатство само по себе — это не цель для расследования. Но если мы видим, что кто-то совершил какое-то преступление или занимается преступной деятельностью, то и богатый человек не может иметь иммунитет к расследованию и к интересу со стороны следственных органов.
— Теперь — о вентспилсском направлении. Сейчас идет следствие, и вы, конечно, не на все вопросы сможете ответить. Но
все-таки… Дело тянется уже четыре года (в частности, запрос в Швейцарию был отправлен в 2005 г.). За это время вам удалось получить какую-то общую картину, разобраться со всем этим вентспилсским хозяйством?
— Я могу говорить в пределах последнего полугодия. Примерно с июня прошлого года наши представления о том, что и как происходило и происходит на вентспилсских предприятиях, думаю, приблизились к фактической ситуации. Уже в прошлом году мы получили доказательства именно в Латвии, а не по запросам, отправленным в другие страны, по этому делу.
И в последние три месяца — декабрь, январь и февраль — можно считать, что в этом деле появился новый серьезный поворот. Нам, конечно, очень трудно говорить публично о том, что и как нам удалось установить, чего нам удалось добиться. Если вы помните, еще осенью прошлого года мы предупредили господина Лембергса о том, что он не может публично говорить о том, что происходит на следствии. Мы должны действовать на равных. И конечно, мы не можем нарушить презумпцию невиновности. Мы должны правовыми методами расследовать это дело. Но хочу заверить общество, что мы не будем скрывать какие-то важные процессуальные решения или изменения в этом деле. Хочу отметить, что вот уже три года мы ощущаем серьезное противодействие в этом уголовном деле. Я не говорю о каком-то политическом давлении — есть другие довольно хорошо отработанные методы, которые используются для того, чтобы воздействовать на следствие. Придет время — и об этом можно будет говорить.
Наиболее значимые данные получены в Латвии
— Вы говорите о методах воздействия на следствие. Это юридические методы?
— Не только юридические. Я бы сказал, это некий своеобразный набор и реальных шагов противодействия, и таких шагов, которые предпринимаются с целью настроить общественное мнение против следствия и против прокуратуры. И не только в Латвии, но и за рубежом. И мы очень хорошо почувствовали, как это делается за рубежом: мы убедились, что для этого метода не существует границ. Поэтому мы должны действовать очень четко, в следственных рамках, кто бы что ни говорил. Конечно, мы готовы сейчас ко всякого рода провокациям. И все спецслужбы государства тоже готовы к предотвращению любого рода провокаций, направленных против тех людей, которые сейчас занимаются этим делом.
— То есть вы ожидаете каких-то провокаций?
— Я не исключаю их. Поскольку имеются некоторые сигналы о том, что такое возможно.
— Какой вклад в вентспилсское дело внес запрос, направленный в Швейцарию? Он помог или все-таки все основные доказательства были добыты в Латвии?
— В какой-то момент ответы из Швейцарии оказались решающими. Но если оценивать по весу и значимости, то все, чего мы сумели добиться в течение прошлого года и в начале нынешнего, это данные, полученные в Латвии, которые стали более значимыми для этого дела.
— Из Швейцарии пришли уже все документы?
— Нет. Мы получили основную часть, но осталась еще одна часть, которая нами не получена. Хотя сегодня я могу сказать, что она не является решающей для развития дальнейших событий.
Вентспилсское дело пускает метастазы
— Чем руководствуется прокуратура, когда в рамках дела применяет такую меру, как задержание, к примеру, мэра Вентспилса?
— Это сугубо самостоятельное решение того прокурора и следственной группы, которая занимается этим делом. В данной ситуации, насколько мне известно, мы уже можем говорить о том, что это явилось ответом на попытку противодействовать следствию. Люди, которые занимаются этим делом, были уверены в том, что они поступают правильно. Поэтому они и пошли в суд. Мы знаем, что возможно обжалование этого судебного решения. Но они готовы и в следующей инстанции — в Окружном суде — отстаивать свое мнение.
— Появятся ли в этом деле новые фигуранты или их круг уже очерчен?
— Я думаю, что будут новые ответвления. И конечно, чтобы закончить это дело в отведенные сроки, по всей видимости, оно будет рано или поздно разделено. Потому что тот объем информации и фактов, которые мы должны проверить и доказать, невозможно сравнивать с тем же октябрем или сентябрем прошлого года или с летом прошлого года. Это совсем другая ситуация.
— И какие сроки отведены?
— Если человеку предъявлено обвинение и наложен арест на его имущество, то имеются процессуальные сроки — они составляют 1 год и 6 месяцев для особо тяжких преступлений. Если принять во внимание первое обвинение Лембергса, то по нему уже 9 месяцев прошло. И мы, конечно, должны вписаться в эти сроки. Но если мы не впишемся, то все принудительные постановления должны быть отменены.
— А вы планируете вписаться в этот срок?
— Да. Мы будем делать все для того, чтобы эти сроки были достижимы.
— В последнее время Сейм будоражат слухи о неких документах, так называемых “тетрадях Лембергса”, в которых названы фамилии политиков, которых он содержал? Имеют ли эти слухи под собой основания?
— Прокуратура приняла решение не комментировать конкретные материалы дела. Идет следствие.
Дело о цифровом ТВ — новая высота
— На днях вы упомянули, что в рамках дела о цифровом ТВ прокуратура получила ответ о правовой просьбе с одного острова. Насколько он прояснил картину дела и получило ли оно после этого новый импульс?
— Конечно, эти данные дали следствию возможность для более глубокого расследования. Как пример я хочу отметить, что планировалось в начале нынешнего года это дело закончить, но последние ответы и многое другое дают нам возможность продвинуться далее и в расследовании этого уголовного дела.
— Это новый поворот?
— Я бы не сказал, что это новый поворот. Я бы охарактеризовал это так, что теперь мы имеем возможность расследовать это дело намного глубже.
— А могут ли появиться новые имена и новые повороты в деле о подкупе депутатов Юрмальской думы, так называемом “юрмалгейте”?
— Мне трудно об этом говорить — в суде всякое может случиться, как и с любым уголовным делом. Но рассмотрение этого дела в суде продолжается, и мы ждем, чем это все закончится.
— А может ли измениться статус участников дела, к примеру, от свидетелей на обвиняемых?
— Мне трудно сказать, я слежу за ходом дела в суде. И больше никаких комментариев я дать не могу.
Автор поправок не известен
— Как вы оцениваете поправки к законодательству о национальной безопасности, которые вызвали такой резонанс в обществе?
— Прокуратура все время старалась отстаивать такую позицию, что поправки к законам о национальной безопасности — это неправильный путь к тому, как уточнить в законе парламентский контроль за спецслужбами. Мы согласны с тем, что вопрос о парламентском контроле за спецслужбами надо уточнить. Потому что сейчас по-всякому можно толковать, что могут и что не могут депутаты. Но в том тексте, который был принят нашим парламентом, есть одна, на наш взгляд, очень опасная норма. Там написано, что депутаты в присутствии консультанта могут ознакомиться с делами разведки и контрразведки и результатами оперативной деятельности. И более того, проверять законность и обоснованность этой работы. Это уже претензии на правовую оценку оперативной деятельности, которую по закону может давать только судебная власть. Проверять любую оперативную работу, оперативные дела, их законность может только прокуратура, которая надзирает за этой работой, — это наша обязанность. Однако это могут делать только особо проверенные и особо подготовленные прокуроры, которых очень мало в нашем государстве. Это касается и особых оперативных действий, в частности, связанных с прослушиванием. В нашем государстве подобные процедуры возможны только с санкции Верховного суда. А по каким критериям депутат и консультант депутата будут оценивать, например, законность того, за чем надзирает прокуратура и что санкционирует суд? Но самое главное, что при таком положении дел политик или консультант политика может ознакомиться с любым секретным делом, находящимся в разработке у спецслужб. По нашему мнению, эта норма даже противоречит разделению властей — судебной, законодательной и исполнительной.
— Прозвучала версия, что эти поправки не случайно появились именно в тот период, когда прокуратурой ведется активное расследование вентспилсского дела. Связаны ли эти события или это случайное совпадение?
— Видите ли, я точно не знаю, кто был тот первый автор, который хотел инициировать эти поправки. Мы видели, как сумбурно все это происходило: очень быстро поправки принимаются в комитете правительства, потом очень быстро их принимает правительство, потом они скоренько проходят через парламент. А президент все время обращается: мол, не делайте этого. Но президента вообще никто не слушает. И в конце — такая редакция. Это, конечно, странно… Но сама глубина этого замысла, его истоки нам не известны. Кто именно это задумал и продвигал, и почему именно так все сложилось?
— В июне пройдут выборы нового президента Латвии. И если учитывать тот механизм распределения должностей, который вскрыл “юрмалгейт”, могут ли здесь произойти какие-то неожиданности?
— Прокуратура не занимается контролированием политических вопросов. Нас никто не спрашивает о кандидатуре президента — это не наш вопрос. Конечно, мы будем выполнять свои функции. Если появится информация о каких-то возможных преступлениях в этот период, мы будем действовать так, как должны действовать правоохранительные органы. Вне зависимости от того, выборы ли это президента или выборы парламента или самоуправлений. У нас нет иного подхода к этому вопросу.
Коррумпированных судей не больше сотни
— Задержание двух судей — Поликарповой и Талере — стало для многих шоком. Можем ли мы в этой ситуации говорить о единичных случаях или это еще одно подтверждение версии, что наша судебная система так построена, что вгоняет человека в соблазн, искушает его?
— Как я вижу ситуацию в судебной власти и, в частности, в прокуратуре, — это все-таки единичные случаи. Думаю, что сейчас судьи переживают тот период, который переживала до этого прокуратура. У нас даже в начале 2000-х годов была такая мрачная статистика — на коррупции попадалось по два прокурора в год. Да, все время поговаривали, что в судах есть коррупция. Но само судейское сообщество очень резко это отрицало… Вспомним хотя бы спор судей с президентом, когда президент упоминала об отдельных нечестных явлениях в нашей судебной системе. И это была, на мой взгляд, спонтанная человеческая реакция. Я сегодня не могу сказать, что все остальные судьи на сто процентов честные, что нет никакого риска. Но я уверен, что не о сотнях судей мы можем так говорить.
— История с прослушкой журналистки Яуналксне заставила людей задуматься о безопасности своих телефонных разговоров и личной переписки. Не собирается ли прокуратура проверить обоснованность выдачи санкций на прослушку за последний год?
— Конечно, последний год показал, что и в оперативных службах есть нечестные люди, которые используют это довольно сильное оружие, направленное против прав человека, особенно против права на личную жизнь. И они используют это не в интересах государства или борьбы с преступностью, а, по всей видимости, совершенно в других, небескорыстных целях. Что мы можем сделать? В прошлом году мы уже принимали более жесткие меры к выявлению всякого рода нарушений оперативной деятельности. И в этом году мы продолжим эту практику. Что может предпринять прокуратура, чтобы исключить всякого рода ошибки, в том числе и ошибки судей по санкционированию этого мероприятия? Необходимо, чтобы оперативный работник перед тем, как направиться к судье, пришел еще и к прокурору. Таким образом будет осуществляться более жесткий надзор за законностью…
У нас, конечно, есть и другие возможности с этим бороться. И наши оперативные работники в нынешнем году почувствуют эти действия прокуратуры. Словом, я думаю, наши сограждане могут быть спокойны. Потому что, если они не совершают преступлений или не готовятся к преступной деятельности, то им нечего опасаться. Это — во-первых. А во-вторых, в тех случаях, когда имеются нарушения оперативной деятельности или сохранения гостайны, мы возбуждаем уголовные дела. Они расследуются в секретном порядке. И там существует очень строгий порядок — кто чем должен заниматься и как обмениваться информацией. Кроме того, мы можем привлекать этих работников к уголовной ответственности. И если кто-то еще намерен предпринять такие шаги, он должен считаться с тем, что на него сразу будет заведено уголовное дело. Мы уже имеем довольно богатый опыт расследования таких уголовных дел.
— После случая с Яуналксне вам удалось выявить еще какие-нибудь подобные нарушения?
— Нет, такого рода дел у нас пока больше не было.
— И будет ли законодательно закреплено, что для получения санкции на прослушку оперативному работнику придется обращаться в прокуратуру?
— В Законе об оперативной деятельности, по нашему мнению, должна появиться такая норма. Это наше мнение — как можно усилить контроль.
Политики мечтают подчинить прокуратуру
— Дело об изменении статуса прокуратуры, которое завершилось в Конституционном суде, показало, что у правящей элиты велико желание изменить Закон о прокуратуре. Ожидаете ли вы очередной попытки изменить его? И кто в этом заинтересован?
— Понимаете, ни один политик еще публично не говорил об этом.
— Почему? Калвитис говорил, что надо изменить закон.
— Мы согласны с тем, что надо написать новый закон о прокуратуре. Да, мы согласны, время прошло, закон устарел. Наш закон можно и нужно менять — это не проблема. Главное — это какой статус будет у прокуратуры. И мы здесь очень резко выступаем против того, что прокуратура может быть составной частью Министерства юстиции. Потому что тогда сразу очень четко проявится политическое руководство над расследованием. К сожалению, наша практика такова, что министр юстиции — это политик. А наши политики, к сожалению, всегда видят только нарушения своих политических оппонентов, но очень быстро забывают или вообще не замечают нарушений у своих коллег. Да, в некоторых “старых” демократиях такой статус у прокуратуры имеется. И даже рекомендации Евросовета говорят, что возможны два варианта прокуратуры: один в составе Министерства юстиции, а другой — такой, как у нас, где прокуратура уже 16 лет независима. Но официально об этом ни один политик не говорил. И нынешний министр юстиции публично сказал, что он видит прокуратуру как независимый орган. Хотя в кулуарах все время, как тень, этот вопрос мелькает.
А решение Конституционного суда для нас очень важно. И я полагаю, что в условиях Латвии изменять статус прокуратуры нельзя ни в коем случае. А по всем другим спорным вопросам, особенно если будет разрабатываться новый закон о прокуратуре, можно дискутировать.
— И все-таки вы считаете, что новый закон нужен?
— Я думаю, что да. Мы до сих пор работаем по закону от 1994 года, и я сторонник того, что новый закон необходим. Нужна дискуссия, но спокойная — о нормах прокуратуры. Однако все должно произойти после того, как Сеймом будет принят новый закон об устройстве судебной системы. Это логично.
— Ощущает ли сейчас прокуратура и вы лично какое-то политическое давление?
— Нет. Действительно, некоторое время назад я высказал довольно понятные обществу намеки, говорил о фактах, которые тогда имели место. Сейчас я могу сказать, что очень редко встречаюсь с политиками. Я встречаюсь с руководителями нашего государства, но ни премьер, ни президент никогда не говорили мне, что нельзя что-то делать или что есть какая-то граница, до которой можно работать. Я работаю очень спокойно. И даже более спокойно, чем это было когда-то, в начале моей деятельности.
— Удалось ли как-то продвинуться в расследовании громких убийств — таких, как убийство Лаукрозе и Лисцова?
— В этой работе пока серьезных изменений нет. Но на неделе мы опять встречаемся со следственной группой, которая серьезно занимается этими делами. Я живу с надеждой, что мы сумеем раскрыть эти преступления. Но главное, что есть о чем говорить в этих делах и работа по ним продолжается, она не остановилась. Есть направления, есть версии — те, которые были и раньше, и те, которые, может быть, надо снова перепроверить. Но работа ведется, и она не осталась без должного внимания.
— Господин Майзитис, на ежегодном собрании прокуроров вы выступили за определение единых приоритетов в борьбе с преступностью. Каковы же, на ваш взгляд, главные приоритеты? На что нужно в первую очередь обратить внимание правоохранительным органам?
— Это очень важный вопрос. И я рад, что идея уже получила такой хороший отклик: на последнем Совете по предотвращению преступности премьер включил этот вопрос в повестку дня. Теперь в течение месяца мы должны предложить совету список главных приоритетов. Надо понимать, что каждое государство имеет какие-то конкретные ресурсы для борьбы с преступностью, и очень важно, в какой последовательности эти ресурсы используются. Если говорить о самых главных приоритетах, то главные, на мой взгляд, — убийства и другие преступления, связанные с насилием; преступления, связанные с наркотиками, с отмыванием денег, торговлей людьми. Все это — очень актуальные вещи. Конечно, если взглянуть на статистику, то самые распространенные преступления — кражи, вождение автомобиля в нетрезвом состоянии. Но все-таки мы должны учитывать, что человеческая жизнь — это самое главное. И если сравнить работу инспектора уголовного розыска, который занимается кражами, с тем, кто расследует тяжкие уголовные преступления, то, безусловно, приоритет должен быть отдан последнему.
— А что влечет за собой признание тех или иных направлений приоритетными? Значит ли это, что для раскрытия подобных преступлений будет выделено более существенное финансирование или какие-то дополнительные человеческие ресурсы?
— Мое мнение: здесь должно быть единое понимание между прокуратурой и следственными органами. Но, конечно, в какой-то степени это и политический вопрос — что государство признает очень важным, очень опасным для всего общества в целом, но, может быть, не для отдельного индивида. Мы в рамках Генпрокуратуры имеем приказ об актуальных преступлениях. И работа прокуратуры оценивается именно по работе с такими преступлениями — хорошие результаты по этому направлению и оцениваются соответственно. И все это должно быть оформлено в виде списка конкретных преступлений.