«Темные силы нас злобно гнетут…» 1

Чему могут научить Латвию события первой русской революции 1905 года?

Нельзя не заметить некоторых совпадений: 9 января (по старому летосчислению), день расстрела мирной демонстрации в Санкт-Петербурге, как и сто лет назад, снова выпало на воскресенье, а 13 января, день расстрела рижских рабочих на набережной Даугавы, – на четверг. А если прибавить к этому постоянные разговоры о происках «темных сил» и о гнете правящего режима, то параллели становятся еще интереснее.

Десятки версий одного дня

- В учебниках истории, по которым мы учились в школе, все было очень просто: низы не хотели жить по-старому, верхи не могли, возникли объективные предпосылки, и вот вам, пожалуйста, революционная ситуация…

- Историки продолжают выяснять «истинные причины» того, что произошло ровно век тому назад, и каждый предлагает свое видение. Одни авторы полагаются на сообщения спецслужб того времени или на свидетельства остзейских баронов, которые в событиях 1905 года увидели лишь безумство смущенной провокаторами и уголовными элементами толпы. Другие опираются на воспоминания революционеров и говорят исключительно о классовом и сословном противостоянии и бесчеловечности власти. Не менее популярны и рассуждения о национальной борьбе латышей против «промосковских имперских сил» или «многовекового ига немецких баронов».

Но среди огромного количества противоречивой информации есть факты, которые продолжают удивлять и сегодня. И первое, что поражает даже при беглом знакомстве с хроникой революции, – это внезапность и мощь социального взрыва. Ни один солидный политик, ни один серьезный исследователь политических процессов того времени утром 9 января 1905 года не предполагал, что через несколько недель вся страна встанет на дыбы и что во многих местах, например, на латвийском селе, власти на некоторое время полностью потеряют контроль над ситуацией.

А ведь это происходило в обществе, где современных средств связи не было и в помине. Где газеты даже в самых развитых районах читал лишь один из десяти взрослых, где почту возили на подводах, а телеграф, единственный быстрый вид связи, находился под полным контролем государства.

- Но, наверное, расстрел демонстрации в Петербурге стал некоей границей, которую перешли власти, и последовала непредсказуемая реакция?

- Конечно, нам это трудно представить, но расстрел демонстрантов в Санкт-Петербурге, с точки зрения тогдашних политиков, был хоть и печальным, но всего лишь инцидентом. С тех пор как 5 октября 1795 года Наполеон в Париже из пушек расстрелял демонстрацию, превратив ее в «кровавую кашу», использование оружия против демонстрантов было делом обычным – почти каждая кончалась жертвами. На рубеже XIX и XX веков американские полицейские не задумываясь стреляли в демонстрантов, а французские кирасиры разгоняли толпу саблями.

И поэтому удивляет не столько реакция «бунтарей», сколько реакция людей, которые поначалу революции, мягко говоря, не симпатизировали. Поражает острота и категоричность высказываний тех людей, чья лояльность царствующей династии не может быть подвергнута ни малейшему сомнению.

Тогдашний председатель российского Кабинета министров С.Ю. Витте о событиях 9 января 1905 года вспоминал так: «…шла большая толпа рабочих с хоругвями, образами и флагами; между ними много женщин и детей, а кроме того, много любопытных… последовал систематический ряд выстрелов… толпа народу хлынула обратно… многие несли раненых и убитых, взрослых и детей». А министр А. С. Николаев написал царю записку: «…они шли к своему царю для того, чтобы повергнуть к престолу верноподданнические заявления о своих насущных нуждах и потребностях, чтобы излить перед Вами всю горечь, всю тяжесть своего положения. Представители этой массы ранее обращались к Вашим министрам, но никем не были приняты, никто их не выслушал». И это пишут не революционеры, а правящие политики! И никаких сносок на «безумность толпы» или «козни темных сил». Лишь запоздалое раскаяние…

Но просто убивает своей категоричностью вывод выдающегося историка В. О. Ключевского, который, оценивая события 9 января, 12 января 1905 года написал коротко и ясно: «Это последний царь, Алексей (царевич) царствовать не будет». Даже без восклицательного знака – простая констатация очевидного.

Кого разбудили социал- демократы?

- В событиях 1905 года в Латвии всегда подчеркивалась – и подчеркивается! – огромная роль социал-демократической партии.

- Думаю, что довольно нелепо «вредительством» нескольких сотен рижских социал-демократов объяснять то, что уже 13 января – через несколько дней после событий в Санкт-Петербурге десятки тысяч человек были готовы встать под красные знамена, и рискуя всем, пойти на демонстрацию. Это советские учебники по истории учили, что уже 10 января в Риге во всех подробностях знали о «кровавом воскресенье», что социал-демократы развернули пропаганду… Но, извините, почта из Санкт-Петербурга шла неделю, скорый поезд – двое суток, лишь телеграфисты кое-что могли знать, но то была закрытая информация для спецслужб.

Для «внесения смуты» просто не было времени, но люди встали и пошли! И ни правящие политики, ни спецслужбы до последнего момента не подозревали о надвигающемся бунте. Это был катастрофический провал правящего режима! И это первый феномен 1905 года.

- Но ведь прибалтийские губернии всегда считались спокойным и благополучным уголком Российской империи!

- Это второй феномен 1905 года – мгновенный крах благоговения перед властью, законом, традиционными ценностями, которые еще вчера казались совершенно незыблемыми и неоспоримыми. Деды участвовавших в революции 1905 года латышей толпами переходили в «царскую веру» и вливались в младолатышское движение, которое с надеждой глядело на восток – русские и царь воспринимались как спасительный противовес, как союзники против засилья остзейских баронов. Отцы революционеров искренне пели благодарственные молитвы за здравие царя и беспрекословно выполняли «высочайшие повеления».

Конечно, не все было идеально гладко. Во время царя Александра III имел место переход на обучение в школах «в основном на государственный язык» – тогда таковым был русский. Существовал запрет даже на переменах говорить по-латышски – «ради создания среды госязыка». Однако с большинством перегибов было покончено уже до 1905 года – например, был отменен запрет на латиницу, а в волостных школах введено, как бы сказали сегодня, билингвальное
обучение – треть на родном языке и две трети на государственном. И со стороны казалось, что авторитет царя, церкви и власти в латышах был непоколебим.

Однако хватило нескольких недель 1905 года, и вроде бы спокойный, уравновешенный и законопослушный латышский крестьянин неузнаваемо преобразился. Прихожане совершенно спокойно смотрят на то, как с амвонов стаскивают священников и алчно ловят каждое слово подстрекателей против закона и власти! А потом непримиримой толпой идут с «бесстыжими» требованиями к представителям власти. Латышская молодежь соревнуется в поднятии красных флагов у церквей, а местные власти, в страхе от гнева толпы, не смеют задерживать хулиганов.

А еще через несколько месяцев крестьяне в волостях прогоняют законную власть, учреждают свои комитеты действия, которые формируют отряды боевиков. Боевики наказывают неповинующихся, поджигают имения тех баронов, которые смеют противостоять беззаконию. Власти посылают против смутьянов целые роты и батальоны с артиллерией, так как меньшим силам бунтовщики оказывают эффективное противодействие. В Латвии появляются свои террористы – «лесные братья».

Население почти неприкрыто издевается над обещанной властью демократией. Царь Николай II 17 октября 1905 года обращается к народу с манифестом: «Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой тяжкой скорбью преисполняют сердце наше… Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных… На обязанность правительства возлагаем мы выполнение непреклонной нашей воли: 1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов…»

Но народ этим словам уже не верит – кредит народного доверия власть истратила до последней капли.

Чужой – значит, враг?

- Кажется, именно во время событий 1905 года впервые возник политический водораздел «русскиелатыши»?

- Да, третий поразительный феномен революции 1905 года – это внезапно, как бы из ничего, вспыхнувшая ненависть и нетерпимость. Естественно, шовинизм господствующих «хозяев земли» и национализм угнетаемых этнических групп и тогда был не в новинку. И слово «погром» в другие языки пришло из России. Однако глубоких и непреодолимых этнических противоречий между латышами и русскими вплоть до 1905 года не наблюдалось. Можно даже сказать, что латыши были к русским настроены дружески. Но за несколько месяцев все круто изменилось, и последствия чувствуются даже сегодня.

Падение Порт-Артура 20 декабря 1904 года стало для многих русских символом несмываемого национального позора. Власть же попыталась вину свалить на, как теперь бы сказали, «пятую колонну» – действия иностранных агентов и вредителей. Кто такой сдавший крепость генерал А. М. Стессель? «По фамилии ясно, что не нашенский – то ли еврей, то ли прибалт, которым на Россию наплевать, лишь бы свою мошну набить!» – так тогда многие думали. Шпиономания и национализм поднялись до небывалых высот – под подозрением был любой инородец. Но чаще всего – евреи и латыши.

Хотя ни те ни другие не имели никакой связи с японскими спецслужбами и лично с бывшим военным атташе Японии в Санкт-Петербурге господином Мотодзиро Акаси. Но последний очень ловко подлил масла в огонь, публично заявляя, что «русская революция – дело наших рук». Что еще надо «истинному патриоту?» Четко определен круг «главных врагов» – евреи, латыши и студенты – как слишком поддающиеся пагубному иностранному влиянию. А русский чернорабочий в Риге, всей душой переживавший неудачи родины, имел столь же нелепое представление о лояльности латышей и их связях с «враждебными силами на востоке», как сегодня некоторые «истинные латыши» о латвийских русских.

На территории Латвии образовались русские черносотенные организации типа «Союза Михаила Архангела», открыто пропагандирующие национальную нетерпимость и максимальную жесткость в отношении к инородцам. Они стали старательными помощниками карательных экспедиций. А дикий, пьяный, неимоверно жестокий насильник-казак становится для многих латышей эталоном русского.

Нетерпимость достигла такого размаха, что даже прежде наиболее прорусски и миролюбиво настроенные латышские интеллигенты начинают радикализовываться. Тот, кто еще вчера и мухи убить не мог, сегодня готов бросить бомбу или кинуться с камнем в руке на штыки, присоединяясь к многотысячному кличу:

«Смело, товарищи, в ногу. Духом окрепнем в борьбе»…

Радикализм, идея реванша и мести превратили латышских социал-демократов из западников в большевиков. И открыли путь красному террору 1918- 1920 годов, который во многих районах Латвии, например, в Малиенском крае, где латышские большевики проявили наибольшую жестокость, начался как раз со «сведения счетов» за 1905 год. Недаром даже такой мирный человек, как поэт и социал-демократ Янис Райнис, сразу после революции 1905 года, обращаясь к власти, говорил: «Есть у нас слово «однако». Его припомните, когда нас всех битыми посчитаете». А это уже его обращение к потомкам:

«Мы план для дома начертили, Вам – воздвигать его; Основу дела заложили, Вам – продолжать его».

Или Оскар Лиепиньш, который в январе 1905 года был простым 19-летним рабочим рижского завода «Феникс», а 2 мая 1905 года уже бросал бомбы в полицию и умер убежденным и беспощадным большевиком в 1919 году. После 1905 года он писал:

«Не об идиллиях, не о ленивой неге, Не о блаженстве я пою. Я новый идеал для новой светлой жизни Своим простым стихом кую!»

А латышские либералы, деды которых были русофилами, после 1905 года пошли по тропе крайне правого национализма. Некоторые докатились до нацизма и – какая ирония судьбы! – даже стали перепевать отрицаемые их собственными отцами, пасквили остзейских баронов второй половины XIX века. Например, книгу В.Гена «О нравах русских» (Hehn V. De moribus Ruthenorum. Berlin: 1892), которая, как признали исследователи ФРГ, существенно повлияла на взгляды А. Розенберга и А. Гитлера на Россию. Русским там приписывается изначальная склонность к разрушению и неспособность к созидательному труду, а все их достижения названы плагиатом. Так 1905 год перевернул в Латвии очень многое, если не все.

- Прошло сто лет. Как вам кажется, о чем должны думать наши власти, вспоминая о революции 1905 года?

- О многом. О том, что даже самый лучший «кнут» без «пряника» может оказаться неэффективным и даже опасным. О том, что проблемы надо решать до того, как они приводят к катастрофе, и что если этого не делать, то взрыв может произойти неожиданно и неуправляемо. О том, что этническое противостояние и эксплуатация идеи «внешнего врага» опасны и бесплодны.

1905 год оставил нам множество вопросов, на которые мы, представители современного латвийского общества, не можем ответить. И как анекдот звучит «глубокий анализ» 1905 года в современной либеральной газете Diena за 8 января 2005 года, где автор лишь повторяет нелепицу о финансовой поддержке, которую латышские революционеры «получали из-за границы, особенно от японцев». И о том, что революции способствовала «быстрая русификация школ, понизившая уровень образования учителей. Одновременно увеличивая число таких полуобразованных, на которых можно было легко влиять разным, обычно русским, революционным идеям. Надо упомянуть, что революционными идеями особенно увлекались полуобразованные сынки дворохозяев, отпрыски зажиточных слоев…» Значит, лодыри с жиру бесятся?

Куда проще было перепечатать листовки черносотенцев 1905 года – там то же самое и еще похлестче! А насчет «полуграмотных» и их опасности для государства, то это же столь «прозрачный» намек на вред современной образовательной реформы в русских школах Латвии, что и комментария не требует.