Песнь райской птицы

Майя Табака всегда была сама по себе, что воспринималось властями как вызов.

В Государственном художественном музее открылась юбилейная персональная выставка вечного оппозиционера и диссидента латвийского искусства Майи Табаки. Могло быть около сотни полотен, но, несмотря на то что под экспозицию отданы оба крыла первого этажа, поместилось всего 48. Зато все они наполнены такой мощной энергетикой, что зрители покидают залы просто ошеломленными. Некоторые уносят с собой прекрасный каталог, который поможет все осмыслить.

Дар божий

Она всегда была сама по себе, и уже это было вызовом. И то, как необычно эта яркая черноволосая красавица выглядела, как одевалась. В ее живописи не было ничего от советской повседневности, что воспринималось как провокация. В ее многофигурных композициях великолепный портрет каким-то общим чувством, мыслью, импульсом был связан неразрывно с пейзажем, подробнейшим изображением интерьера и костюма. В них человек существовал одновременно в прошлом и настоящем, они отсылали зрителя к разным эпохам и культурам. Далеко не все выдерживали мощную скрытую энергию, идущую от ее картин, это тоже раздражало многих. Что это — реалистический экспрессионизм, фантастический постмодерн, сюрреализм?.. Ограничить ее рамками определенного жанра невозможно. Это Майя Табака, и этим все сказано.

Директор Рундальского дворца и прекрасный живописец Имант Ланцманис в 60-е годы минувшего века был в Латвийской академии художеств лидером неформальной студенческой “французской группы”, участники которой увлекались творчеством Сезанна, Гогена, Матисса и прочих “истов”. Входила в нее и Майя Табака (еще один признак “неблагонадежности”).
— Она феномен, который мы не можем в полной мере оценить из-за того, что слишком близко к ней находимся во времени и пространстве, — говорит Ланцманис. — Но я считаю, что Табака — один из величайших живописцев нашего времени. Таких сильных произведений очень мало. Не побоюсь сказать, что по сравнению с гигантами Возрождения Табака даже более эмоциональна и более способна воздействовать на зрителя. Иногда ее сравнивают с Сальвадором Дали. Но Дали конструировал идеи, у Майи же все абсолютно органично и спонтанно, ее композиции тебя убеждают, затягивают, и люди попадают под их гипноз. Это дар божий. Многие видят в этих полотнах только вечный праздник, прекрасные сады, где царит любовь, где все благополучно… Но порою эмоциональный накал настолько высок, что доходит до какого-то демонизма. Они драматичны, даже трагичны. Но это трагедия очень сильного человека.

Жизнь ее сложилась нелегко, однако она всегда держала себя в руках и работала, преодолевая все. Майя вышла замуж за человека, не имевшего отношения к искусству, родился сын Алексис. Но через несколько лет семья распалась. Со вторым мужем, архитектором и книжным графиком Атисом Клявиньшем, у Майи полное взаимопонимание. И именно он когда-то подсказал, что ее бурный темперамент требует размаха и свободы — так начался в ее творчестве период динамичных экспрессивных полотен крупного формата. Оба иногда принимали заказы, но никогда не работали только ради денег. “Их мне нужно ровно столько, — говорит Майя, — чтобы я могла жить свою жизнь”. Единственный сын долго и тяжело болел, она добывала лекарства в Америке, возила Алексиса по врачам. Но несколько лет назад его не стало. Потом ушла мама. Недавно Майя перенесла операцию, но продолжает каждый день заниматься живописью. Теперь этому подчинено все.

Все началось с тройки по рисованию

— Майя, как вообще в вас открылся художник?
— Тут виновата тройка по рисованию, которую я схватила в пятом классе. Никак не получалось правильно провести линию и пальцем ее растушевать, а папа (он у меня был инженер-строитель) решил, что надо мне дома побольше потренироваться. Дал акварельные краски, бумагу — и началось. Ходила в лес рисовать с натуры, поднималась в башенку гостиницы “Майори”, где мама работала, оттуда был такой вид сверху! Потом произошла судьбоносная встреча. Меня отвели во Дворец пионеров, в студию к знаменитому теперь философу, юмористу и мастеру фигуральной композиции Аусеклису Баушкениексу. Он первый объяснил мне, что такое импрессионизм. Принцип разделения белого на весь радужный спектр я использую до сих пор.
— Как вы, человек полностью погруженный в искусство, пережили ваше исключение из Академии художеств?
— Мне тогда был 21 год. Исключили с формулировкой “за бездарность”, и это клеймо потом долго портило мне жизнь, потому что, зная о нем, люди начинали сомневаться в моих способностях. На самом деле исключение объяснялось моим творческим и всяческим диссидентством. Скажем, мои “Едоки ананаса” совершенно разгневали педагогов. Когда начались занятия, мы стали обсуждать злободневные темы, задавать неудобные вопросы. И я попала в список “нежелательных”. Хотя если говорить о “поведении” то оказавшись в стенах академии, я как раз была поражена царившей там свободой нравов. Тем более что сама на всю жизнь так и осталась трезвенницей и не курила ни тогда, ни теперь.

После исключения из академии многие смотрели на Табаку косо, но карикатурист Межавилкс пустил ее в свою мастерскую, чем фактически и спас как художника. Родители жили в Лиелупе, места для занятий живописью там не было. Она ушла из дома, стала зарабатывать на жизнь сама. Были и летние археологические экспедиции, и должность администратора турбазы в Кандаве. Жила впроголодь — фактически выживала. Писала в основном небольшие портреты, так ее узнали и даже предлагали вступить в Союз художников. Но отец посоветовал сначала закончить образование. И в 1965 году, когда проректором академии был Индулис Зариньш, ее взяли обратно, на третий курс. И диплом она защитила на “отлично”.

— Так вышло, — улыбается Майя, — что училась я в академии почти 11 лет. В результате однокурсников у меня вдвое больше, чем у других. Знакомства обширнейшие. К тому же со многими перезнакомилась, когда почти каждый день заходила в знаменитые кафе “Коза” и “Птичник”, облюбованные рижской богемой, где собирались и люди, выброшенные из обычной среды, и такие персоны, как Рудолф Пиннис, Индулис Зариньш. Заглядывали и Мара Залите, Имант Калниньш, и известные теперь врачи, адвокаты… Кто тогда знал, что все мы такие интереснейшие личности? (Смеется.) Это общество было для меня спасением от изгнания.

Я сидела в углу и делала портретные наброски. Иногда мы просто болтали, умничали на актуальные темы. И когда я не появлялась там хотя бы день, казалось, что он зря прожит. Вообще как человек независтливый я всегда интересовалась тем, что делают другие. Следила за жизнью академии, за тем, как развивается молодежь. И до сих пор интересуюсь выставками, насколько позволяет здоровье.

Мой театр

В свое время Майя играла в школьном драмкружке, в том числе комические роли — публика умирала от смеха. Теперь режиссирует свои картины, ее актеры — модели. Люди, известные всем и просто близкие ей. Те, в ком ее привлекает внутренний свет, а не только внешняя красота, в ком она видит символ своей эпохи. Люди ей по-настоящему интересны. С каждым портретом связана своя история. Так, портрет Александры Коллонтай (1973) появился, когда Майя познакомилась с секретарем этой неординарной женщины. А постоянная и, пожалуй, лучшая модель Табаки — актриса Регина Разума, много лет назад ставшая женой друга мужа Майи. Шедевр Табаки — портрет Разумы в полный рост, в белом атласном комбинезоне — пропал после выставки в Норчепинге (Швеция) в 1984 году. “Но он же может где-то всплыть, — с надеждой произносит Майя. — Я ему всегда желаю, чтобы он сам, как шпилька из
прически, вылез где-нибудь”.

Майя уверена, что рисовать “фигуры” — самое сложное для художника, не каждый понимает и чувствует форму, материал. Чем дольше работаешь над картиной, тем больше энергии в ней накапливается. Если пишешь очень быстро, то не получится “атомного взрыва” — одним мазком не передашь все богатство чувств и мыслей. Когда художнику есть что сказать, рождается контакт со зрителем. Если такого контакта нет, зритель уходит с выставки один, без художника. “Человек — хрупкое создание, он непрерывно меняется, и вся природа вокруг меняется вместе с ним, — говорит Майя. — Если хочу схватить кусочек жизни, я делаю это, но он не повторится. Поэтому так интересно смотреть на картину через годы”.

Мы шли по ее еще не оформленной экспозиции, и Майя задумчиво произнесла: "Кому все это нужно?.. Может быть, так не надо жить? Но все же придут люди, будут смотреть, может быть, что-то найдут для себя?.. Наверное, найдут. Одно знаю: мои картины не стареют — я старею. Они пока еще живы. Такая вот “шагреневая кожа”.

Когда много лет назад в Западном Берлине открылась ее сенсационная персональная выставка, рефреном немецкой критики была фраза: “Райская птица поет…” Ничего более красивого о себе она пока не услышала.

17.11.2004 , 10:35

Наталия МОРОЗОВА


Темы: ,
Написать комментарий