Наваждение Груздова

Хитом сезона в Дайлес театре стал мюзикл Михаила Груздова “Клондайк”, собирающий переполненные залы. Зритель приходит разный: пожилые — по абонементам, купленным на весь сезон, и молодые, раскупающие на месяц вперед оставшиеся в кассе билеты. Воспринимается ими “Клондайк” тоже по-разному.

Мюзикл со множеством трактовок
Это спектакль-наваждение. Многослойный и расплывчатый, как утренний туман. Одни его смотрят, как сон, в который уносит нас прогулочный пароход с романтическим названием “Лорелея”. Другие видят в “Клондайке” совершенно реалистический рассказ о зэках, обитателях американских тюрем. Третьи воспринимают мюзикл как причудливую фантазию на тюремную тему, только неясно чью: то ли начальника тюрьмы, то ли “зэка-новобранца”, а может быть, матери молодого матроса, попавшего в тюрьму за изнасилование какой-то девицы.
Но в принципе все это совсем не важно, потому что Груздов умышленно запутывает нас, чтобы происходящее так и осталось загадкой. Иначе он не мудрствовал бы лукаво, а взял бы нашумевшую на Западе пьесу Теннесси Уильямса “Только не о птичках” и поставил ее один к одному, как драму или как трагедию, не переделывая в мюзикл.
С этим спектаклем вообще много неясностей и несоответствий. Например, убойный рекламный плакат, на котором изображена филейная часть женского тела с ползущим к физиологической щели тараканом (если присмотреться, окажется, что это вовсе не таракан, а крошечный макет американского авианосца), никакого отношения к содержанию спектакля не имеет. Разве что, обладая очень уж изощренным воображением, можно связать этот плакат с фактом, что матрос получил срок за изнасилование девушки. Но в любом случае афиша не подготавливает нас к тому ужасу, который предстоит увидеть на сцене.
Коротко — о чем спектакль. Осужденный матрос (между прочим, лицо эпизодическое) попадает в ад будто бы показательной американской тюрьмы. Заключенные качают свои права, голодают, за что их помещают в специальный карцер, называемый Клондайком. Это камера-парилка, огромный “римский ящик”, какие используются в фешенебельных банях для того, чтобы тело, отдельно от головы, подвергать обработке влажным паром. В Клондайке зэки от высокой температуры либо погибают, либо сходят с ума. Как всегда у Уильямса, здесь не обходится без сексуальных мотивов. Весь мюзикл построен на сексомоторной пластике, на соответствующей музыке и песнях. Любовь, конечно, присутствует тоже, но в специфическом американском варианте. Если кто-то кому-то говорит: “Я тебя люблю” — это надо понимать как приглашение пойти за угол…

Освоение молодежной эстетики
Латышская критика спектакль не приняла. Думаю, потому что не поняла замысла Груздова. Все отметили очень хорошую игру актеров, а в остальном выдвинули кучу претензий, упрекая Груздова в том, что он “не сумел определиться ни с жанром, ни со стилем, ни с эстетикой мюзикла”.
На мой взгляд, то, в чем упрекают Груздова, вовсе не случайность и не недостаток спектакля, а составляющие поставленной им задачи. Латышские критики прошляпили одно немаловажное обстоятельство. Климат в Дайлес театре давно поменялся. Он уже совсем другой, нежели был до назначения Груздова художественным руководителем. И зритель частично тоже другой. Груздов с Дж.Дж.Джиллинджером еще год назад поставили и вполне успешно выполняют задачу отобрать у Нового Рижского театра часть аудитории и тем самым резко омолодить свою публику.

Вот и “Клондайк” Груздов поставил для юного зрителя. И тут он метко бьет в цель. Янки-зэки в “Клондайке” — это как раз то, что хочет видеть на сцене отвязная и ориентированная на США латышская молодежь. Она предпочитает сегодня разного рода шоу вне традиционных жанров, спектакли неоднородные стилистически, но заштампованные по части сценических приемов. Ведь сценические штампы и стереотипы — это как раз то, благодаря чему ей не приходится напрягаться. Эту молодежную эстетику Дайлес театр сегодня успешно осваивает. Так что, я считаю, “Клондайк” в этом отношении отвечает всем выставленным постановщиком требованиям.
Другое дело, что Уильямс — это не новая, а все же добротная старая драматургия. Натянув ее на костяк современного спектакля, Груздов приходит к смысловому коллапсу. Зрителю ясно, что американские зэки осуждены за дело. Ведь это не сталинский концлагерь, а тюрьма в свободной Америке. Все они — закоренелые преступники, и судя по тому, какие мерзости они вытворяют на сцене, вполне заслуживают изоляции от общества. Чего они так рьяно рвутся на свободу, понять еще можно — всем хочется свободы. Непонятным остается другое: почему это за их свободу, пусть даже внутреннюю, так упорно ратует режиссер, делая из этих отморозков чуть ли не современных героев?