Болезнь нечаянно нагрянет

Оказывается, только четверть рижан обращаются к врачам более–менее регулярно — ежемесячно или несколько раз в год. Неужели мы такие крепкие ребята?

Что-то непохоже. Причины тут другие. Первая. Собрался в поликлинику, а оттуда в аптеку — готовь десятку. Для начала. А коли карман пустой? Второй момент — время. Сколько его надо, чтобы попасть к нужному эскулапу — непременно через семейного врача. И третий фактор: недоверие к самой системе. Всякий знает: прием страждущих у семейных врачей поставлен на конвейер, и каждый отдельно взятый пациент доктору глубоко неинтересен. Народ стонет: ну что за идиотская система?

Но ведь придумали ее не в Латвии. В других–то странах она функционирует, и неплохо. Что–то наши реформаторы напутали, и хорошее дело на выходе превратилось в полную ерунду. Кого бы расспросить на сей счет? Чиновников минздрава? Но они этой системой очень даже довольны. Сами же ее вводили. Семейных врачей? Но они тоже не жалуются. При “поточном методе”, по слухам, они зарабатывают ха–арошие деньги.

Надо искать медика, корпоративно не связанного с семейным докторатом, но имеющего представление, по какому принципу устроена практика семейных врачей “за бугром”.

Такого человека я нашла. Хирург Максим Марголин неоднократно бывал на стажировке во Франции. Чем тамошний порядок в медицине отличается от нашего?

— Во–первых, там врач самостоятельно набирает себе пациентов и ведет их всю жизнь. Он заинтересован в том, чтобы они получали максимальную помощь. Иначе они просто уйдут к другому специалисту. У нас же все население, грубо говоря, просто нарезали по полторы–две тысячи человек на участковых терапевтов и тех, кто получил сертификаты семейных врачей. Не хочу обидеть коллег, работа у них сумасшедшая. Но объективно: чем меньше семейный врач отдает больных на сторону — узким специалистам, чем реже направляет на анализы, обследования и процедуры, тем больше денег ему остается — на аренду офиса, автомобиля и собственно зарплату. Это, мягко говоря, нелепость. Никакой самый лучший врач не может быть асом во всех областях — терапии, гинекологии, в лор–заболеваниях и пр.

Практика семейного врача во Франции — это огромная ценность. Ведь это информация о нескольких сотнях пациентов этого доктора. И, уходя на покой, он свою большую картотеку не выбрасывает и не отдает за так коллеге, а продает. Помните, как Ватсон на время поездки в Баскервиль–холл передал кому–то свою практику? Потому что врачебную практику нельзя оставить ни на один день. А у нас при наличии двух тысяч формально приписанных к семейному врачу больных их истории болезни разве какую–то ценность представляют?

Одним больным больше, одним меньше… Ну был врач Иванов, уехал, теперь врач Клявиньш. Или наоборот. Он видит вас первый раз в жизни и больше видеть не хочет. Потому что у него своих пациентов хватает.

Второе — вопрос денег. Во Франции пациент за консультацию врача платит около 15 латов — по гостарифу. Потом врач информирует социальные службы об оказанной услуге, и социальная служба эту сумму пациенту возвращает. Я спросил: зачем так сложно — не проще ли просто выписать справочку, и собес перечислит врачу деньги? Нет, сказали мне, не проще! Потому что человек должен заплатить деньги здесь и сейчас, и он еще подумает, настолько ли у него серьезная проблема или это легкое недомогание. Но уже если он пришел, то будет скрупулезно выполнять все врачебные предписания.

Это меня особенно поразило во Франции: там совсем другое отношение к врачу. И со стороны пациентов, и со стороны общества в целом. Врачи и медсестры там очень уважаемая каста людей. Все, что доктор рекомендует, воспринимается безоговорочно. Не так, как у нас: “Выпишите мне то, что моему соседу помогло”. Там это исключено. И столь же корректно врачи ведут себя по отношению к больным. Там у нас был один пациент из социального дома, психически больной с детства. И даже в разговорах между собой врачи и медперсонал называли его не иначе как месье такой–то… Не как у нас, к примеру, в хирургии: “Грыжу из 5–й палаты — на перевязку”. Или “Давайте сюда геморрой из 3–й…” Это вопрос общей культуры.

Ну и главное отличие: во Франции государство расходует на социальные нужды и здравоохранение около 10 процентов ВВП. У нас — 3%. Можете представить, что это значит в абсолютных цифрах… Улавливаете разницу?

— Значит, вопрос все–таки в сумме ассигнований на медицину? В бедной стране западные модели приживаются в таком вот извращенном виде?

— А какая у нас модель здравоохранения? Десять лет в нем командовала партия “Тевземей ун Бривибай”, но ни населению, ни медикам они ясно не сказали, будет ли у нас вся медицина частной, бесплатной или смешанной и что мы вообще выбрали — американскую модель, французскую, немецкую? Тут у нас полная неопределенность.

Что касается денег, то вопрос не столько в их количестве, сколько в том, кто и как будет их контролировать. В советское время бюджет минздрава был на порядок больше, и сидело всего несколько бухгалтеров — обсчитывали планы, коэффициенты амортизации и прочее. И все шло нормально. Теперь финансы распределяет целая структура — Госагентство обязательного страхования со своими кадрами, фондами, кабинетами и евроремонтами, а лимиты средств у больниц кончаются у кого летом, у кого осенью, и мы уже не можем проводить плановые операции… Но, между прочим, пациентский взнос в Латвии — более 40 процентов от всего бюджета здравоохранения. Один из самых высоких в Европе!

— А вот сейчас заговорили о каком–то мастер-плане… Я так понимаю, опять что–то “оптимизировать” будут? То бишь урезать и сокращать?

— У мастер–плана давняя история. Когда упразднили минздрав, вместо него создали просто департамент здравоохранения, заговорили о реформе. Пригласили западных специалистов, заплатили им несколько сотен тысяч латов, и с их помощью был разработан так называемый мастер–план по структурной перестройке всего здравоохранения. Он был принят в 1999 году. Это был огромный набор документов — десятки папок, где все было расписано. Предлагалось сократить число больниц и коек, сделав упор на крупные специализированные региональные центры. А первую помощь оказывать в больницах классом пониже. Остальные больницы слить, или перепрофилировать, или превратить в богадельни. Вот, собственно, и вся концепция реформы, ничего другого не было предложено.

Этот мастер–план положили на полку, потому что было огромное противодействие наиболее влиятельных директоров больших больниц. Но маленькие зональные больницы и отделения районных больниц, которым перекрыли кислород, потихоньку умирали сами по себе.

Перед каждыми выборами мы наблюдаем всплески активности кандидатов по части реформ, а после выборов все забывается. Кто теперь помнит идеи “Нового времени” об обязательном страховании? Они обещали, что каждому жителю будет выдан полис на 150 латов в год плюс полис на неограниченное покрытие: надо тебе будет сделать операцию на сердце — сделаем, надо пересадить легкие — пересадим. И платить за это ничего не будешь. Все это пустая демагогия. Но что–то делать надо! Тогда сдули пыль с мастер–плана, посадили над ним поработать несколько учреждений и из огромного объема документов сделали бумагу на 15 страниц. Я их читал. Речь идет о структурном сокращении отрасли до 2010 года.

В Риге останется три региональных медицинских центра — 1–я городская больница, Больница им. Страдыня и “Гайльэзерс”. 2–я городская должна слиться со Страдыня, “Линэзерс” и Железнодорожная — с “Гайльэзерсом”. Это не значит, что остальные больницы закроют, но госзаказа у них не будет. Смысл: уменьшение расходов на администрацию и дублирование функций.

Но в таком подходе нет идеологии: а зачем это надо? Ну сократим, разгоним всех, на реорганизацию возьмем займы в международных банках. И что? Говорят: система здравоохранения будет работать эффективнее. Но я хочу спросить: на сколько процентов вы планируете к 2010 году уменьшить заболеваемость тем–то и тем–то, смертность взрослых и новорожденных? Каковы вообще приоритеты латвийского здравоохранения? Может быть, это рост рождаемости и снижение перинатальной смертности или геронтология — с учетом того, что население у нас стареет. Или нам нужно, как Японии, развернуть массовую профилактическую работу среди населения и сократить тем самым число тяжелых больных? Чего мы хотим? За все годы независимости никто не пытался ответить на эти вопросы на государственном уровне. Мастер–план тоже не отвечает. Поэтому назвать его реформой, нужной населению, никак нельзя.