Поэт, музыкант, антикиллер 1

Недавно в Риге концертировал Гоша КУЦЕНКО. Как оказалось, теперь он еще и поет. Презентация музыкального проекта, в котором Гоша участвует совместно с ребятами из Anatomy of Soul (группа новосибирского происхождения, весьма профессионально справляющаяся с американскими джазом и соулом), состоялась 1 сентября этого года в Москве. Правда, вот публике, которая поющему Куценко необходима, по-видимому, совершенно все равно, с кем выступает их “мужественное добро” (так Гоша сам себя называет) — с цирковыми собачками или с музыкантами. Хорошо еще, что Куценко петь не умеет, а то было бы совсем обидно.

Он сам признался в самом начале интервью: “Петь, играть и писать стихи я не умею, я даже актер слабенький”. Потом почему-то страшно удивился, когда узнал, что его непритязательная любовная лирика меня совсем не впечатлила. Местами это просто готовый радиоформат из ряда “Разрываюсь от тоски на куски”, как, например, в песенке про мотылька, которую Куценко видит одной из музыкальных тем приближающегося “Ночного дозора — 2”: “Но если в любовном пылу угорю, выгонять не спеши. Отыщи поострее иглу, заколи, заспиртуй, засуши. Я лечу так низко, я лечу так высоко, я лечу так быстро прямо в облако”. Иногда попадаются чуть более сложные стихи, с отсутствием рифм и менее кондовой образностью, но такие же графоманские: “Я тебя люблю так, что мне дел особых нет на земле. От тебя, лежа, в космос улечу, как стоя и сидя не улетел. Потому что из всех звезд, что веснушками летят в пустоту, я однажды выбрал светлую ту, что горит, как моя любовь”.

Пение — естественный процесс

— Вы говорили, что всех всегда эпатируете. Это тоже провокация или серьезный музыкальный проект?
— Насколько серьезно его воспринимать, настолько он и серьезен. Пение, по-моему, это естественный процесс. Слова кончаются, и поешь. Я же о любви пою. Чего о ней говорить?
— Значит, пение для вас — лишь увлечение?
— Да нет. Я играю в театре или кино, но по вечерам с удовольствием пою в клубах. Я отхожу, когда пою. Потом это полезно из чисто гигиенических соображений — голос восстанавливается. Я был на гастролях в Самаре этим летом и заболел, голос пропал. Приехал в Москву, пришел утром на репетицию — и все в порядке.
— Как вы думаете, будет публика когда-нибудь ходить на певца Гошу Куценко, а не на актера, который поет?
— Меня пока устраивает, что я именно Гоша Куценко, который поет. Все людям как-то веселее. Странное состояние, знаете ли. Я вообще гоняюсь за такими: на машине переворачивался, с небоскребов прыгал, теперь музыкой занимаюсь. Это ведь как экстремальный вид спорта, очень стремный, интересный процесс.
— Может, это потому, что вы не профессиональный музыкант и петь не умеете?
— Тоже верно. Я и петь, и играть не умею, более того, я стихи не умею писать. Честно вам скажу, я ведь даже в театре и кино слабенько играю. Я очень долго комплексовал по поводу того, что не умею петь. И вот мне друзья говорят: “Пой спокойно, снизу пой”. Но мне нравится орать в микрофон. Чем громче я стану петь, тем счастливее буду!
— А зачем вам тогда публика? Ведь можно петь дома.
— А это болезнь. Я актер, я хочу это делать перед людьми.
— Вы вообще чувствуете какую-нибудь ответственность перед зрителями?
— Максимальную. Я всегда ответственен, даже когда в уборную иду. Я готовлюсь, репетирую, волнуюсь. Все как в театре.
— Берете уроки вокала?
— Да, я взял три. И потом нас еще в Школе-студии МХАТ учили танцевать, петь, на лошадях ездить, драться. Но у меня была травма связок в детстве, и я такой получился… не вокалист в общем. Но вот аккордики знаю, играю на гитаре и фоно.
— У вас уже был музыкальный опыт?
— Да, я пел еще в 90-м году. Я написал две песни для детской сказки и в зале “Россия” их исполнил. Одна была про трусы. А вторая… Там, знаете, стихи были такие смешные: “Тумбочка, часы, шкатулка, в темпе гудят лампочки, пять афиш, карикатурка, три носка и тапочки. Стул истерзан старым гостем, зеркальце, утюг, чайник, чай, варенье, гвоздик, здесь живет мой друг”.
— Ой, ну гораздо лучше того, что вы пели. А то эта любовная лиропопика уже по радио так надоела!
— Я с вами не согласен. Я считаю свои стихи крепко сделанными и очень вдохновенными. У меня их мало, слава богу, я ведь пишу только, когда у меня депрессия, но за свои стихи отвечаю. Если людям они не будут нравиться, то я заткнусь.

Обитатель Марса

— В одном интервью вы даже сказали, что трижды подумаете: сняться ли в работе какого-то мэтра или в дебюте…
— Просто молодой режиссер яснее может объяснить, зачем пригласил к себе именно меня. А мэтры руководствуются моим информативным статусом, известностью. К тому же я тоже хочу дебютировать в режиссуре и хожу к ним учиться (Куценко планирует снять фильм по одному из произведений Чарльза Буковски. — Прим. А.Г.).
— Вы говорили как-то, что в режиссерском дебюте всегда заложен больший градус отклонений, поиска. Так было и в кинофильме “Марс” с вашим участием? (Гоша играет столичного боксера, приехавшего в провинциальный городишко, раньше называвшийся Марксом, но потерявший одну букву. — Прим. А.Г.)
— Благодаря фильму я очень активно погрузился в мир спорта — полтора года ходил в зал качаться. Теперь умею очень медленно поворачивать голову в кадре, тормозить. К тому же я играл дальтоника, и вот увидел мир в черно-белом, вернее, в “иссинем” цвете. И две мои песни туда попали.
— Сейчас чем заняты в кино?
— Запускаем в октябре “Мама, не горюй — 2”. Работаю в двух вялотекущих сериалах. Первый — “Сергей Есенин”. Я там играю террориста Блюмкина. Буду своего партнера Сережу Безрукова мочить. Второй — “Охота на изюбря”, мы там с Маратом Башаровым снимаемся. Серьезный сериалище об истории нашей страны в эти жесткие 90-е, будь они прокляты.
— “Антикиллер”, теперь “Изюбрь”. Вы же не так давно говорили, что искусство не должно быть похоже на жизнь.
— Я думал об этом, но жить рядом с тем, что происходит, и делать вид, будто ты этого не видишь… Согласитесь, это глупо.

Через рабство к Богу

— В театре у вас есть какие-то новые роли?
— Весной хочу Городничего сыграть или Хлестакова в “Ревизоре”.
— Это будет антреприза? (До сих пор Куценко ни в одной труппе не состоял. — Прим. А.Г.)
— Нет, академическая постановка. Я наконец-то на старости лет заключил контракт с Театром имени Моссовета. Может, весной уже сделаем “Ревизора”.
— В каких проектах вам работать комфортней — во втором “Антикиллере” или в таких некоммерческих театральных постановках, как “Бог”?
— Совершенно разные удовольствия и неудовольствия получаешь, работая в них. “Антикиллер-2” должен был выжить и состояться, мы ведь хотим снимать третий фильм, вот пишем сценарий. Это будет такой классический, традиционный детектив. Второй фильм в итоге себя отбил, в то время как за первый мы даже еще не рассчитались. Но зато первый “Антикиллер” мне было приятно посмотреть, а с сиквела я три раза уходил, не досидев до конца. Меня напугал product placement (размещение рекламы товаров в фильмах). К тому же очень тяжело было во время съемок. Картина о времени нашем адском рассказывает, поэтому я все 4 месяца съемок жил в депрессии неумолимой. Страдал и физически — плавал в грязной воде в пойме завода ЗИЛ, где даже крысы не живут. Все эти воспоминания еще живы. А “Бог”…
Я думаю, в нем мы с Шамировым очень откровенно говорили о том, кто такой герой нашего времени, и объективно признавали, что это раб. На самом деле я и сам раздумываю над проблемой богоборчества. Поэтому спектакль хорошо получается только когда я ничего не играю. Театр для меня это самая честная штука.
— То есть для вас самого актуально это противопоставление амбиций чему-то большему?
— Конечно! И знаете, несмотря на то что сегодня, благодаря вам, я еще раз понял, что мой герой-раб — это я сам, все равно с каждым годом я все ближе становлюсь к Богу.