Вишневый сад теперь мой?

Спектакли Эймунтаса Некрошюса смотреть нелегко, они требуют от зрителя немалых душевных, умственных и даже чисто физических затрат, так как идут необычно долго. В известных всем пьесах он обнаруживает невидимое другим, и всеми доступными средствами старается это до нас донести. Средства эти не всех устраивают. “Вишневый сад” начался 27 сентября в 18.30, а закончился в первом часу следующего дня. Четыре действия, три антракта. Уже после первого в зале появились пустоты, с каждым антрактом их становилось все больше.

Страсти и минимализм

“Вишневый сад”, которым Некрошюс завершил свой чеховский цикл, — творение масштабное и мощное. Есть гениальные находки, актеры играют прекрасно. Но если у других режиссеров обычно выходят деликатные, интеллигентные люди, произносят знакомый текст и страдают сдержанно, то здесь мы видим открытые эмоции, нешуточные страсти.
Декорации в постановках Некрошюса аскетично минималистские. В “Вишневом саде” два облупившихся столба от старых ворот обозначают усадьбу, сверху свисают спортивные кольца, за них в последнем акте цепляют трость, и получается чеховское пенсне. Имеются также связанные в кружок стулья, сухие ветки для костра, стол… Вместо сада вдоль задника установленные на палочках белые модели-самолетики, а может, флюгеры-пропеллеры (сценограф Надежда Гультяева). В сцене встречи Раневской домочадцев подгоняет к условным воротам Варя (Инга Стрелкова-Оболдина), они толпятся в центре, спиной к публике, машут руками. А Раневская (Людмила Максакова) в белом выходит откуда-то из темноты, тащит за собой черную кушетку, ложится на нее, подложив под голову жесткий валик.

Необязательная эксцентрика

“Разобрать” все приемы и символы Некрошюса невозможно. Эта почти шестичасовая мистерия разыграна на противоположных полюсах: она мистическая и эксцентрическая, трагическая и смешная, сверхэмоциональная и рассудочная, и даже цирково-гимнастическая. Сыгранная в завораживающем темпе сменяющих друг друга ритмов, нюансов, настроений, который подчеркивает очень простая, идущая негромким фоном, но врезающаяся в подсознание музыка Миндаугаса Урбайтиса. Почти нет текстовых купюр, актеры даже что-то добавляют “от себя”, но режиссер свободно перемещает текст, высвечивая то, что кажется ему важным.
Некрошюс безжалостен к обреченным обитателям “сада” (хотя по-человечески ему их, наверно, и жаль). А его Лопахина тоже нельзя считать победителем, нет ему дороги в вожделенный мир барского “вишневого сада”, собственником которого он стал, потому что не быть ему другим. Эту раздвоенность Евгений Миронов передает великолепно.
Очень много времени Некрошюс отводит на эксцентрику и пантомиму, ставшую фирменным знаком его спектаклей: его трогательно-смешные герои много дурачатся, кричат, прыгают на одной ножке, размахивают руками, стреляют, бьют в барабан. Порой вся эта кутерьма и беготня кажется неоправданной и необязательной и вызывает отторжение. Но прожив в ней почти шесть часов, втягиваешься в действо, а герои становятся тебе как родные.
Раневская с кляпом
Особенно пронзительно сыграна Варя. Угловатая, действительно похожая на монашку, сильная и в то же время самая беззащитная в своей любви к Лопахину. Ее заключительное объяснение с Лопахиным потрясает. Людмила Максакова сыграла Раневскую как “раненую лань” (по определению Некрошюса): конвульсивные, движения, какой-то деревянный, зажатый голос, горестно опущенные плечи — и в то же время гордость, порода, достоинство, благородство.
Все исполнители с удовольствием существуют в этой необычной режиссуре. Для каждого разработана своя сложнейшая партитура, и эти линии, переплетаясь, не оставляют пустот в общей канве спектакля. Все экзальтированно, надрывно. Неудачник Епиходов (Иван Агапов) не пугает Яшу, а стреляет по-настоящему, только, разумеется, промахивается. Вернувшийся с торгов Лопахин сообщает Раневской: “Вишневый сад теперь мой!” И утирает ей слезы платком, который она запихивает в рот и сидит с этим кляпом, застыв под пронзительный птичий свист.
Лопахин, как и написано у Чехова, — мужик с темной душой, в которой перемешаны алчность и бескорыстие, добро и зло, тяга к красоте и невежество. При встрече с Раневской у него не хватает слов, и от избытка чувств поэтому он запевает “жалистную” песню о горлице и соколе (поет Миронов, кстати, потрясающе). Петя Трофимов (Игорь Гордин) у Некрошюса — именно никчемный истеричный “облезлый барин”, разводящий высокопарную нравоучительную риторику о всеобщем равенстве и новой жизни, в которую и сам-то вряд ли верит. Зато все сцены с его участием уморительно смешны. Но у него, как у всех персонажей, нет будущего — недаром все герои в финале выстраиваются между шестов с флюгерами-самолетиками с напяленными на голову заячьими ушами. Всех их разгонят и затравят, как зайцев в саду, все они попадут под колесо Истории. И судьбы их начинают до боли напоминать нашу собственную жизнь, где все так же жестоко, зыбко, бестолково и необратимо. Где все мы так же одиноки.

Мнения зрителей

Лариса, бизнесвумен:
— Станиславский говорил, что “Вишневый сад” надо играть как комедию. И Некрошюс следует этому завету. На мой взгляд, получается интересно и неоднозначно. Мне очень понравилось, как режиссер решил образ Варвары, она обладает потрясающей энергетикой. А вот с трактовкой образа Анны, слишком выспренной, вечно куда-то скачущей, я категорически не согласна.

Марина, радиожурналист:
— Как новостник, я приверженец кратких форм. И критерием мастерства для меня является способность виртуозно и по возможности кратко изложить в спектакле глубокие мысли. В моем понимании “Вишневый сад” Чехова менее пронзителен, чем получился у Некрошюса. Однако я была заворожена игрой актеров, особенно Евгения Миронова и Людмилы Максаковой.