Казус Улицкой

Людмила УлицкаЯ получила национальную книжную премию “Иванушка-2004” в номинации “Писатель года”. Жюри отметило представителя так называемой тихой прозы “за рекордную популярность у читателей произведений некоммерческой литературы”. Сама Улицкая говорит, что так как вошла в литературу поздно, то ни с кем не соревновалась и чувство покоя было ей замечательной подмогой.

Она стала профессиональным писателем, когда все в ее жизни вдруг рухнуло. Знание того, что жизнь может переламываться, “предлагать новые колеи”, помогает ей и сейчас: “Я знаю, — признается она, — это закончится — произойдет что-то другое, и если будут возможности, займусь еще и третьим делом, и это меня совершенно не пугает”.

Дзержинский и пафос страха

— Вы говорите о себе как о человеке вне политики. Но на конференции, посвященной памяти Александра Меня в Риге, вы начали с того, что возмутились фактом установки в подмосковном городке памятника Дзержинскому. Значит, не удается спрятаться от политики?
— Бывают ситуации, когда, что называется, не могу молчать. Когда услышала по радио это сообщение, просто дух захватило. Ну что, идти ночью и обливать краской?!
— Алла Гербер говорила на той же конференции об опасном росте ксенофобии в России, но вы в этот момент почему-то вышли.
— Сегодня ксенофобия больше проявляется по отношению к выходцам с Кавказа, нежели в антисемитизме. А я вообще никогда не ощущала себя мишенью антисемитизма. Если у меня в жизни были какие-то неудобства, неудачи, то вовсе не по той причине, что я еврейка. Меня очень раздражает пафос страха антисемитизма. Честно говоря, человек имеет право не любить евреев. Я, например, многие годы ненавидела автомехаников, потому что они меня обманывали и презирали. Но… Моя приятельница была профессором, физику принимала в Полиграфическом институте. Русская до десятого колена. Ее назначили председателем приемной комиссии, а потом говорят: “Посмотрите на ваши ведомости, что это такое: Рабинович — пять, Иванов — два, Абрамович — пять, Петров — два… Как вы отметки ставите?!” Она побагровела и начала орать: "Если ваши русские не знают предмета, я не буду ставить “отлично!” Здесь вопрос достоинства человека. Занизить отметку еврейскому мальчику — недостойно. А не любить — пожалуйста!

“Я из тех, кто писал всегда”

— Вы с детства пишете стихи, но считаете это занятие всего лишь своей творческой кухней. Почему вы не хотите вынести свою поэзию на суд читателя?
— Нет никакого желания, да и редко сейчас пишу стихи, не то что в молодые годы. Однажды в роман “Медея и ее дети” я вставила свои юношеские стихи, в таком виде они имели право на существование. А в виде поэтического сборника — не уверена. Я очень люблю поэзию, хорошо себе представляю масштаб лучших сегодняшних поэтов, и мне не хочется даже вступать в эту зону. Не чувствую, что я вправе.
— А с чего началась ваша проза?
— Я из тех, кто “писал всегда”. Но мой ученический период затянулся лет на тридцать, и должно было сойтись очень много всяких обстоятельств, чтобы я позволила себе думать о писательстве как профессии. Чтобы я — занудливый, очень неуверенный в себе человек — на это решилась. Я получила биологическое образование, но генетикой занималась недолго, поскольку лабораторию нашу закрыли и мы оказались без работы. Тем не менее фундаментальное естественнонаучное образование никуда не делось, а антропологию я считаю главной наукой.
— Тем более, что писательство — тоже исследование человека?
— И в этом смысле никакой революции в моей жизни не произошло. Как генетик я изучала человека с его физической стороны, потом изменила ракурс моих исследований на художественный. Но в общем-то это поворот вокруг самого интересного, что есть на свете — человека.
После того как из биологии меня выгнали, я девять лет не работала. За это время умерла мама, которая очень тяжело болела. Родились два сына. Потом я развелась с мужем. Оказалась на полном нуле. А эту замечательную точку жизни я люблю, потому что в такой момент у тебя огромные потенциальные возможности. В 79-м совсем было решила пойти в больничную биохимическую лабораторию, делать анализы. Опять же — польза людям. И совсем уж было собралась, но вдруг получила приглашение в Камерный еврейский музыкальный театр, на должность завлита! А театр — очень динамичное место. Сегодня рецензия, завтра работа с авторами, послезавтра реклама, детские пьесы и инсценировки для детского, для кукольного театра, сценарии для мультфильмов…
Через три года я стала работать исключительно как литератор. В 89-м собрала первые пять рассказов, разослала в пять толстых журналов, получила пять отказов (просто была человеком с улицы). Потом все это, конечно, напечатали, а два рассказа даже получили какие-то награды. Первая книжка у меня вышла сначала на французском (дала почитать жившей во Франции подруге, та — своей подруге-француженке, которая и отнесла в знаменитое издательство “Галлимар”) и только потом — на русском, в России.

Через 50 лет узнаем

— Что вы думаете о состоянии современной российской литературы и как бы определили свое место в этом потоке?
— Время само расставляет все по своим местам. В предреволюционные годы несколько писательских имен были чрезвычайно популярны — Аверченко, Саша Черный, Северянин… Через 50 лет они существуют, но как имена второго ряда. Не считаю, что современная российская литература хуже, чем когда бы то ни было. Нет, все происходит, просто опять-таки нам не хватает этого масштаба расстояния для оценки происходящего. Скажем, писатель Саша Соколов не очень заметное лицо на литературном горизонте, а между тем три его романа, написанных в 60-70-е годы, — первоклассная литература. Он большой художник, и я абсолютно спокойна за его судьбу. Его “Школа для дураков” — вообще гениальная книга. Так что все идет своим чередом. Совсем молодые люди пишут книги, не всегда привычные по стилю, по приемам, по языку. Пройдет 50 лет, и мы будем знать, кто чего стоит.
— Ваши произведения привлекают театральных режиссеров, по вашим рассказам, романам, сценариям снимаются фильмы. Вы довольны тем, что получается на сцене и на экране?
— И в этом году вышел телефильм режиссера Петра Штейна по рассказу “Эта пиковая дама”, с замечательными Натальей Теняковой и Аллой Казанской. Штейн приступает к экранизации еще двух моих рассказов. По роману “Казус Кукоцкого” снимает телесериал Юрий Грымов. Я писала сценарий для фильма, но парадокс в том, что найти деньги на сериал гораздо проще — телевидение богатое. Поэтому Юра Грымов сначала делает 12 телевизионных серий, после чего смонтирует из отснятого материала фильм. Мне казалось, что Грымов не относится к породе людей, которых я могу включить в число своих читателей. Но книжку он прочел замечательно. И кастинг провел блестяще. Играет Чулпан Хаматова. На роль Кукоцкого приглашен актер Юрий Цурило, который играл у Германа в фильме “Хрусталев, машину!” Пока что мне интересно все. Я убеждена, что фильмы и пьесы ставят режиссеры, принципиально в этот процесс не вмешиваюсь. Готова присутствовать, консультировать, помогать, но о контроле речи быть не может.

Все кончается либо хеппи-эндом, либо смертью

— В театре имени Станиславского Мирзоев поставил вашу пьесу “Семеро святых из деревни Брюхо”. Она основана на реальных событиях?
— Сначала Додин привез в Париж спектакль “Клаустрофобия”, куда был включен и мой рассказ. А французский антрепренер сказал мне, что хочет получить очень-очень русскую пьесу, но современную. И когда мне в руки попали потрясающие свежеоткрытые материалы КГБ по 1918-1919 годам о гонениях на околоцерковный быт, на юродивых, я построила по ним свои “Семеро святых”. Не скажу, что спектакль пользовался большим успехом — пьеса современная, но очень неразвлекательная, а сегодняшняя публика хочет несколько иного.
— А часто ли ваши герои имеют реальных прототипов в жизни?
— Да вот возьмем хотя бы новый роман “Искренне ваш Шурик”. Человек, с которого я начинала разработку главного персонажа, постоянно бывал у нас в доме, я была знакома с ним больше 30 лет. И представляете, так случилось, что он умер в те дни, когда я сдала книжку! Как-то один разъяренный критик написал: “У Улицкой всегда все одинаково. Все у нее кончается либо смертью, либо хеппи-эндом”. Я ужасно хохотала и говорила, что это — высшая мудрость. Потому что даже если это хеппи-энд, то все равно через 20 минут наступит смерть.

В мире гораздо больше “моих” людей

— Как вы объясняете то, что ваша далеко не коммерческая литература имеет такой массовый успех?
— Это удивительно. Я рассчитывала только на моих друзей — людей моего возраста, жизненного опыта, образовательного уровня, какого-то общего понимания жизни. Долгие годы у меня вообще было ощущение, что мои книжки читают только те люди, которым лично я их подарила. Когда начали читать все — и молодежь, и за границей, и даже в Японии — я изумлялась: почему, что они там понимают?! Первый раз я испытала такое изумление, когда увидела, что наша лифтерша читает Новый мир с моим рассказом. Она говорит: “Люся, это твой?” — “Да”. — “Слушай, мне так нравится!” А ведь она должна вроде бы совсем другую книжку читать. Не скажу, какую, но не мою! Выходит, в мире гораздо больше “моих” людей, чем мне казалось. Японская переводчица у меня просто потрясающая! Я просто такая Золушка, избранник и счастливец. Мне действительно очень повезло, и за 10 лет я получила все литературные премии, которые были в России.
— Что вы сегодня думаете о таком понятии, как миссия писателя?
— Упраздняю! (Смеется.) Хотя ужасная ответственность легла на современных писателей, за спиной которых — великая литература XIX века, литература нравоучительная. Смена парадигмы произошла безусловно. Но у каждого человека есть своя зона действия. У школьной учительницы — 35-40 учеников, которые от нее очень сильно зависят. Врач отвечает за самое жизнь. Так вот наше писательское влияние как бы необязательное: кто-то понимает тебя одним образом, кто-то другим. Чего только про меня не пишут критики, такие взаимоисключающие отзывы! Поэтому для меня просто важно, что есть кто-то, кто меня понимает. Появляется художественная проблема — и я с ней работаю. Мне “не дано предугадать” — я сама про себя не знаю…
— Вы участница литературного бомонда?
— Существует литературная жизнь тусовочная, попадаю туда время от времени, но я ее не люблю. Премии нужны, потому что они помогают узнать и новые имена. Но тут всегда есть какая-то внутренняя игра, есть люди, которые стараются “организовать успех”. В современном мире книга является таким же товаром, как и любой другой, и в нашем деле существуют законы рынка. Они глубоко мне неприятны, и я всячески от этого отстраняюсь. Тем не менее я с вами разговариваю, даю интервью — в какой-то степени все-таки обслуживаю свою профессию.
— В вашем роду было немало людей пишущих, среди них — поэт и журналист Михаил Петрович Гальперин. А чем занимаются ваши дети?
— Один из сыновей — музыкант. Он гитарист, но все больше занимается компьютерной музыкой, пишет саундтреки для кино. А второй сын окончил Колумбийский университет, бизнес-школу и занимается промышленным администрированием. Сейчас в Москве, успел поработать во многих странах — и в Южной Африке, и в Европе. Это новая генерация молодых людей, у которых такое образование, что они живут там, где находится подходящая для них работа. В России ему теперь очень интересно.


Людмила Улицкая. Прозаик. Родилась в 1943 г. Окончила отделение генетики биологического факультета МГУ и работала в Институте общей генетики АН СССР. Свою писательскую карьеру отсчитывает с публикации рассказа “Бронька” в журнале Огонек в 1991 г. Первый сборник ее рассказов вышел в 1994 г. Изданы романы “Медея и ее дети”, “Веселые похороны”, “Путешествие в седьмую сторону света”, “Казус Кукоцкого”, “Искренне ваш Шурик” (переведены на 25 языков мира). Лауреат литературных премий: Медичи (Франция), Джузеппе Ацерби (Италия), Российский Букер. Недавно подписала контракт с латвийским издательством Zvaigzne АВС, и года через полтора в переводе на латышский выйдет ее повесть “Сонечка”. Идут переговоры и о второй книге.

Цитаты

Как-то один разъяренный критик написал: “У Улицкой всегда все одинаково. Все у нее кончается либо смертью, либо хеппи-эндом”. Я ужасно хохотала и говорила, что это — высшая мудрость.

Долгие годы у меня вообще было ощущение,
что мои книжки читают только те люди, которым лично я их подарила. Когда начали читать все — и молодежь, и за границей, и даже в Японии — я изумлялась: почему?! Первый раз я испытала такое изумление, когда увидела, что наша лифтерша читает Новый мир с моим рассказом.

В современном мире книга является таким же товаром, как и любой другой, и в нашем деле существуют законы рынка. Они глубоко мне неприятны, и я всячески от этого отстраняюсь.