В России, как рвота после водки, поднимается страх 1

“Cвобода слова на постсоветском пространстве” — в дискуссии на эту тему мне довелось недавно участвовать вместе с россиянами Евгением Киселевым, главным редактором Московских новостей, Виктором Лошаком, главным редактором журнала Огонек, и писателем Виктором Ерофеевым. Естественно, участников дискуссии беспокоило, прежде всего, угасание свободы слова в России. Однако наличие этой свободы в Латвии для многих оказалось приятной неожиданностью.

Евгений Киселев: “Я оказался в окружении других государств”

— Недавно мой знакомый польский дипломат пошутил: “Польша должна попасть в Книгу рекордов Гиннесса. Еще недавно она граничила с тремя государствами — Советским Союзом, Чехословакией и ГДР, ни одного из которых сейчас нет. Без какого-либо участия Польши. То есть мы, ни разу не приложив к этому руку, оказались в окружении совсем других государств”.
У меня в жизни произошло примерно то же. Я последовательно работал на разных телевизионных каналах, которые либо закрывались при самом деятельном участии государства, либо изменились до неузнаваемости.
Тем не менее я не согласен с теми, кто говорит, что в России уничтожено негосударственное телевидение. Существует небольшой канал REN-TV. Правда, контрольный пакет его находится в руках государственного акционерного общества РАО ЕЭС России. Но он пользуется практически неограниченной редакционной свободой. Есть негосударственные каналы регионального значения, на некоторых из них тоже существуют остатки былой свободы в журналистике. Есть негосударственные каналы, которые совершенно сознательно проводят политику, приводящую к тому, что у них нет серьезного политического и информационного вещания.
Хотя факт остается фактом — за основными общефедеральными телеканалами, да и за основными радиостанциями, за исключением, может быть, одной — Эхо Москвы, установлен негласный, но эффективный контроль государства. В значительной степени это не распространяется на СМИ, которые находятся в частной собственности и выходят в печатном виде. Я имею в виду газеты и журналы. Хотя наиболее влиятельные из них все же испытывают давление собственников. Самый яркий последний пример — это увольнение Рафа Шакирова, главного редактора влиятельной газеты Известия, за то, что он выпустил слишком эмоциональную газету о бесланских событиях. На мой взгляд, это был абсолютно правильный поступок абсолютно профессионального главного редактора. Но владельцы посчитали по-другому.
Что касается свободы слова, то пока свобода слова в России не станет частью потребительской корзины, которой она сейчас, увы, не является, то ситуация для всех нас вряд ли переменится кардинально.

Виктор Лошак: "Что лучше — издавать Известия из Лондона или “желтую” газету в Москве?"
— В России власть считает газ, нефть и телеэфир своими, а потому распоряжается ими по собственному усмотрению. Может быть, поэтому для нынешней российской ситуации характерно всеобщее недоверие. Зрителей к телевизионщикам, читателей — к газетам. Очень высок уровень недоверия к бизнесу… Власть априори запугивает издателей. И сегодня каждый издатель для себя взвешивает: что лучше — издавать Известия, находясь в Лондоне, или выходить в Москве, но на языке “желтой” прессы?
Хотя если посмотреть на издательское дело как на бизнес, то можно увидеть, что в России это мощный растущий рынок. Обороты на этом рынке — 2 миллиарда долларов. И по сравнению с прошлым годом здесь произошел прирост на 15-17%. В России рождается и умирает множество разных СМИ — до полутора тысяч в год. Так что идет естественный живой процесс. В России присутствуют практически все ведущие западные СМИ. И этот рынок постоянно пополняется.
И все же мне представляется, что мы не должны питать большие надежды по поводу свободы прессы. Потому что уж слишком прочная связь образовалась в треугольнике “Кремль—спецслужбы—церковь”. И ничто не говорит о том, что в этом треугольнике неожиданно возникнет интерес к свободе слова, к тому, чтобы дать человеку возможность самому выбирать из потока информации то, что ему необходимо, что соответствует его политической позиции, и позволить ему анализировать эту информацию самостоятельно.

Татьяна Фаст: “Нашу свободу ограничивает… рынок”
— Ограничение свободы слова в России мы каждый день чувствуем на себе, потому что являемся потребителями телеканалов, которые стали похожи друг на друга как клоны. В этом смысле в Латвии, конечно, совсем другая ситуация. Здесь если СМИ и похожи друг на друга, то не из-за цензуры, а из-за недостаточного профессионализма.
Частные СМИ у нас ни материально, ни идеологически не зависят от государства. Без критики власти не обходится ни одна газета, даже самая лояльная. Недаром год назад организация “Репортеры без границ” в своем исследовании “Индекс свободы прессы” назвала Латвию самой свободной в этом смысле страной на постсоветском пространстве.
Причина такой открытости мне видится в особенностях нашей политической жизни. Смена власти у нас происходит с периодичностью времен года, поэтому никакой политической силе не выгодно ущемлять свободу слова — завтра это может ударить по ним. Нельзя не учитывать и влияния демократических стран Запада, с которыми контактируют наши журналисты и политики.
Но свобода от государственной цензуры не означает, что она у нас безгранична. Нашу свободу ограничивает то, что является нашим завоеванием, — его высочество рынок. Все СМИ живут доходами с этого рынка и поэтому вынуждены считаться с его вкусами и под них подстраиваться. И в этом смысле над нами довлеет заказ потребителя, который диктует содержание газет.
Это нормально, если мы имеем дело со здоровым обществом. Наше же чересчур радикализовано. Оно фактически разделилось по этническому принципу. Каждая сторона желает слушать только своих лидеров, которые часто используют ситуацию в корыстных политических целях. Все, кто предлагает компромиссные решения, — враги тех и других. Поэтому на рынке СМИ, как на латышском, так и на русском, выигрывают те издания, которые идут на поводу у этнических вкусов своей аудитории.

Виктор Ерофеев: “Крыша” России принадлежит ФСБ"
— Поскольку в России существует либо аврал, либо безделье, то раньше мою передачу “Апокриф”, которая идет на канале Культура, накануне эфира практически не успевали просмотреть. И мы могли делать все что угодно, включая какую-нибудь чудовищную порнографию. А теперь контроль над нами осуществляется на уровне заявки темы. Скандал произошел, когда темой одной из наших передач мы выбрали предательство и в качестве выступающего был заявлен Евгений Киселев. И вот эту программу пришлось отстаивать. Как Твардовский в свое время ходил на Старую площадь в ЦК КПСС и стучал там палкой, говоря: “Я не позволю оскорблять русскую литературу!” — вот так я приходил и говорил: “Что значит — нельзя выпустить Киселева на экран?” Я отстоял Киселева, и он все-таки появился на экране. Первый раз за последние полгода, если не ошибаюсь.
Вся ситуация состоит в том, что в России очень быстро, как рвота после плохой водки, поднимается страх. И все уже готовы бояться, как в советские времена. Но работая на канале Культура, я за пять минут мог дойти до Эха Москвы и сказать там все, что я думаю. Там полная свобода слова, и огромное количество москвичей получает эту информацию в полном объеме. То есть мы находимся в ситуации, когда информационное поле превращается в систему парадоксов. Есть “замороженные” территории, а есть абсолютно свободная территория, которая, на мой взгляд, даже более свободна, чем территория европейского информационного пространства. Потому что трудно представить себе такую передачу, как Эхо Парижа. Ибо во Франции считают, что навязчивая критика правительства или президента не слишком элегантна, там даже эстетически это бы не подошло.
Что отличает наше состояние парадокса? Первое — Россия хочет найти свой самостоятельный путь. И постепенно начинает вводиться идеология, которая в принципе противоречит либеральной позиции. У нас очень активизировалась идеологическая часть православия. Это очень консервативное, антисемитское, антизападное и антикатолическое явление.
Второе — у нас активизировались такие люди и партии, как Рогозин и Родина. Это эксплуатация растерянности русских, эксплуатация того, что русские не понимают, какое место они должны и могут занимать в мире. Это опасная эксплуатация, потому что мы ничего в России не сделаем на этом пути саморазвития.
Третье — у нас происходит перестройка верховной власти. Верховная власть России, “крыша” России фактически теперь принадлежит ФСБ. Это начиналось еще в ельцинские времена, тогда “крыша” России практически принадлежала разного типа бандитам. И бандитов решили усмирить посредством ФСБ. Но ФСБ все больше и больше набирает обороты, становится все более влиятельной организацией и лезет всюду. А это люди имперского сознания. Которые даже не осознают себя империалистами, но на самом деле таковыми являются. И вот эта игра с империалистической попыткой, на мой взгляд, очень опасна. Мне кажется, что Путин слишком часто их поощряет.
Я думаю, что свобода слова в России будет сокращаться. Это очень хорошо для литературы и мне очень выгодно. Но это, естественно, шутка. У нас и так уже пошел подниматься градус температуры в обществе. Вот еще запрет этот не наступил, а литература уже стала осознаваться более серьезно. Я чувствую это буквально последние два года: русский читатель начинает задумываться. Помню, в декабре меня пригласили в программу “Свобода слова” и задали вопрос: как я отношусь к провалу правых партий? И я сказал, что у нас кончилась политика и кончился парламент. Но у нас есть свои депутаты, их зовут Набоков, Чехов, Достоевский и Толстой. И вот эти вечные депутаты у нас будут. Даже если Путин устроит здесь второй ГУЛАГ или еще что-то в этом роде, они у нас останутся навсегда. И мы будем выживать именно с этими депутатами. Сейчас по Москве ходит анекдот: “Знаете, что случится на XX съезде партии Единая Россия? Разоблачение культа личности Путина”. Но поскольку сейчас прошел только третий съезд Единой России, то до этого нам еще далеко.
У нас нет гражданского общества — это всем понятно. Но у нас нет и интеллигенции, что не всем понятно. Интеллигенция перестала существовать в России где-то в начале 90-х годов, и сейчас это разбитое зеркало. Есть интеллигентные люди — нет интеллигенции. У нас практически не было оппозиции. В России оппозицию составляет, как это ни парадоксально, в общем-то небольшая кучка сознательных и ответственных журналистов.
Двое из них сидят справа и слева от меня. Если власть захочет расправиться с этой частью общества, она сделает это.