На «Славянских чтениях» выступают не только ученые. В этом году Даугавпилс посетили представители современной русской литературы и культуры: прозаик, драматург, дважды финалист премии «Большая книга» и лауреат премии «Золотая маска» Дмитрий Данилов, а также директор сайта о книгах и чтении «Горький», и участник проекта «Фаланстер» Борис Куприянов. Традиционным организатором приезда гостей выступил проект обучения русскому языку иностранных студентов «Learn Russian in the European Union».
Портал Gorod.lv публикует интервью с московскими гостями – беседа проходила в день завершения «Славянских чтений». До этого, 10 мая, Д. Данилов выступил с докладом «„Описание города”: опыт написания книги, посвященной Л. Добычину», а Б. Куприянов принял участие в круглом столе на тему «Русский язык и культура в современном мире».
– Какое значение имел для Вас приезд в Даугавпилс?
Д. Д.: Я про город Даугавпилс знал давно, у меня к нему особое отношение, потому что это город моего любимого писателя Леонида Добычина – он этот город описал в своем главном тексте – романе «Город Эн». Мне очень хотелось в этом городе побывать – это то место, куда я давно хотел приехать.
Б. К.: Я очень много путешествую – по России. С большим удовольствием съездил в Даугавпилс. Все свое детство, и даже на первом курсе института, я ездил в Видземе – и мне было очень интересно посмотреть, что случилось в Латвии за 30 лет. О Даугавпилсе я много слышал, хотя раньше никогда не был. Мне он очень понравился – как и во многих городах бывшего СССР, здесь сходятся вещи и события, вроде бы не связанные между собой – Добычин, Ротко, Кюхельбекер…
– Как Вы себя себя чувствовали на «Славянских чтениях» – среди ученых?
Б. К.: Это люди куда более образованные, чем я, замечательные специалисты – нужно сказать, что конференция – совершенно московского, столичного уровня по постановке проблем, она очень ценна тем, что оптика здесь другая – ориентирована не из метрополии, а на метрополию. Это взгляд из другой страны – из Латвии, Эстонии, Грузии, Польши, Белоруссии, позволяющий иначе посмотреть на проблемы, которые в России решаются достаточно однозначно, а здесь вызывают много вопросов.
Во время круглого стола мне хотелось обратить внимание на следующую проблему: модель национального государства – модель 19 века – не работает сейчас, и нужно искать какие-то новые способы высказывания. Все попытки сохранения, сбережения языка приводят к его закабалению и приватизации, не влекут за собой никакого развития – они скорее вредны, чем полезны. При этом сейчас нет того высокого языка, который был в советское время, нет профессии диктора – человека, который учил правильно говорить. Сейчас телеведущие этим совершенно не занимаются – они говорят хуже, вульгарнее, чем зрители.
С русским языком все не очень хорошо – с одной стороны, накладываются цензурные ограничения (например, отсутствие мата в художественных произведениях или запрет на какую-то пропаганду), с другой стороны, никто не занимается «выдумыванием» официального языка. Уже есть достаточно большое количество понятий политического языка, которые по-русски трудно высказать, избегая штампов, намеков, аллюзий.
Д. Д.: Я не первый раз оказываюсь среди филологов, но в целом я понимал, что мое сообщение выбивалось из общей канвы, потому что конференция – филологическая: собрались теоретики, высококвалифицированные специалисты, а я выступил, как практик. Мне показалось, что эти люди меня услышали – я понимаю, что вряд ли мог открыть им что-то новое – но я чувствовал, что аудитория меня приняла, и был достигнут невидимый контакт.
–Дмитрий, Добычин – связующее звено между Вами и нашим городом. В своем докладе Вы сказали, что именно Добычин подтолкнул Вас к писательству. Что особенного было в его стиле?
Д. Д.: Тут важно понимать контекст – я был обычным советским пареньком. Я, конечно, понимал, что искусство, литература, не ограничивается соцреализмом, но для читателя, выросшего в условиях советской школьной программы, новые эстетические феномены которые открылись в то время, воспринимались оглушительно – в том числе Добычин. Это была действительно другая литература. Меня поразила интонация Добычина – холодная, безэмоциональная фиксация реальности, это абсолютно плоский мир, в котором нет ничего более или менее важного. Смерть отца он описывает тремя практически ничего не значащими предложениями, хотя это событие перевернуло всю его жизнь и жизнь всей его семьи. Великие события предстают такими же мелкими, как какая-нибудь надпись на стене захудалой брянской лавки. От этого волосы дыбом вставали – оказывается, такая может быть литература.
– Пьеса «Человек из Подольска», за которую Вы получили в этом году «Золотую маску», демонстрирует абсурд бытия: что означает этот абсурд для Вас как для автора – это неизбежность, или вы сознательно туда погружаетесь, чтобы решить какую-то художественную задачу?
Д. Д.: Мне вообще нравятся абсурдные ситуации как предмет художественного описания. Человек попал в абсурдную ситуацию, как он будет на нее реагировать? С этим интересно работать, из этого можно извлечь много психологических вещей. А выведение идей, интерпретация текста – дело режиссеров, зрителей, читателей. Интерпретаций пьесы «Человек из Подольска» уже было очень много.
– Борис, во время круглого стола Вы заметили, что в целом оптимистично смотрите на перспективы библиотек, магазинов бумажных книг (отметили, в частности, что сегодня в мире продается 30% электронных книг и 70% – бумажных), но о конце эпохи Гутенберга говорят давно – как долго она еще будет продолжаться, на Ваш взгляд?
Б. К.: Если с практикой все, вроде бы – более или менее, то с эпохой, с местом книги в нашем обществе, действительно, все не очень хорошо. К книгам относятся, как к сакральному продукту, но перестают их читать. Для кого-то выпуск книги становится статусным событием, для кого-то – формой отчета. Сама сила печатного слова дискредитируется – в России перестают верить книгам, перестают читать старые книги, и не научаются читать новые. Поэтому здесь я не оптимист. Практика чтения становится некоторой роскошью, которая допускается определенного типа людьми – не потому, что это дорого стоит, а потому что у них есть время и силы заниматься тем, что они считают по-настоящему важным.
– Что такое для Вас «Фаланстер» сегодня?
Б. К.: Для меня это способ общаться с людьми, которые мне симпатичны и с которыми я не мог бы общаться в другой обстановке, это огромный потенциал для самоосмысления и самообучения – другими словами, важное коммуникативное и социальное место.
– Дмитрий, кто Ваш читатель, кто приходит на творческие встречи?
Д. Д.: Мне кажется, очень хорошо, что люди не ищут сейчас в литературе чего-то, к чему бы они относились, как к откровению. Хотя, конечно, здорово, когда человек прочитал какое-то художественное произведение и почувствовал, что его мир в чем-то изменился. Сильный текст человека меняет, в нем есть ударная составляющая, которая, грубо говоря, бьет человека по башке, и приводит к новому видению. Если о каком-то тексте говорят, что он легко читается, то это для меня, скорее, негативная оценка. Хороший текст должен как кость в горле застревать, создавать какое-то неудобство.
Я написал четыре текста, которые можно условно назвать романами – они не вписываются ни в один привычный читателю формат. Поэтому моя аудитория – это люди, специально интересующиеся современной литературой.
– А кого бы вы назвали из современных прозаиков – любые фамилии, которые приходят в голову?
Д. Д.: Я назову Анатолия Гаврилова, для меня это, может быть, лучший прозаик из ныне пишущих на русском языке. Это Денис Осокин, больше известный как сценарист, но вообще, прежде всего он – удивительный прозаик. А из тех, кого многие читают – Роман Сенчин, прекрасный писатель. Это первое, что пришло в голову, потому что если начать об этом говорить, то это будут десятки имен.
Б. К.: Совершенно согласен с А. Гавриловым, трагическим и недооцененным писателем… Я назвал бы Леонида Юзефовича, который за книгу «Журавли и карлики» получил премию «Национальный бестселлер»; идеологически близкого мне писателя Александра Терехова, которого я очень люблю; а также хантыйского писателя Еремея Айпина и ненецкого автора – Анну Неркаги.
– Какую литературу можно назвать провинциальной, на Ваш взгляд?
Д. Д.: Есть люди, которым не хватает интересного окружения – тогда они должны перемещаться куда-то в центр, для некоторых органично жить в абсолютной глуши, отшельником.
Литература бывает провинциальной в плохом смысле этого слова и совершенно неважно, где она при этом написана – она может быть написана внутри Садового кольца или на Манхэттене. Для меня провинциализм – это следование устоявшимся канонам, сознание своей вторичности, некая завистливость к коллегам, отказ от того, чтобы следить за происходящим в литературе, умственная лень.
Б. К.: Провинциалом духа можно быть в любом месте. При этом тип провинциального литератора может стать сверхпопулярным, коммерчески очень успешным – мы знаем такие примеры.
– Дмитрий, Вы пишете прозу, лирику, драму. Где вы себя комфортнее ощущаете?
Д. Д.: Комфортно я себя не чувствую нигде – это процесс, далекий от слова комфорт. Проза – дело объективно тяжелое, тут надо посидеть, надо думать много; в поэзии все быстрее, но тоже бывает довольно болезненно; в драме надо многое рассчитывать. Я не хочу делать серьезное лицо и говорить, что это такой тяжкий труд, но это далеко от комфорта. Где-то больше рассудка, где-то больше работы, где-то больше, извините за это не очень приличное слово, вдохновения, порыва. Это просто различные внутренние состояния.
– Борис, как человек, имеющий отношение к продвижению текстов в массы, к продаже книг, как Вы считаете, какой род литературы сейчас актуален? Проза, лирика, драма?
Б. К.: Говорить об этом сложно, но, мне кажется, что очень интересные вещи происходят сейчас в драматургии. Можно сказать, что на протяжении последних 5-6 лет, а может быть, и больше, драматургия возвращается в русскую литературу, именно в ней становится возможна новая форма высказывания. Если называть имена драматургов, то это Андрей Родионов и Екатерина Троепольская, Александр Родионов, Иван Вырыпаев, братья Дурненковы, Павел Пряжко – их всех нельзя сравнивать, они разные полюса.
Беседу с московскими гостями можно было бы продолжать долго – но, к сожалению, время интервью истекло. Остается надеяться, что эта встреча не станет последней, и культурные контакты будут иметь продолжение.
