Оккупированный Даугавпилс глазами ребенка 70

«Мы жили на Лигинишской улице, - вспоминает Ромуальд Павлович. –Напротив нас жила латышка, дружившая с нашей матерью. У нее самой детей не было, любила нас с сестрой. Женщина частенько брала нас собой магазин, покупала нам конфеты. Точно не скажу, какой был день, помню, что было очень тепло и солнечно. Мы уже почти дошли до магазина, вдруг слышим грохот. Низко над нами пролетает самолет с крестами и летит в сторону электростанции, и сбрасывает бомбы. Услышав взрывы, мы бегом кинулись домой. Бомбы бросали и на железнодорожную станцию. Где сейчас находится железнодорожный парк, там раньше стояли большие здания. Они все были разрушены. Кое-где были небольшие перестрелки, после которых немцы быстро вошли в город».

В подвал от бомбежки

Как рассказывает Ромуальд Павлович, рядом с их домом располагался немецкий штаб, казарма, куда немцы приходили из госпиталей в «учебку».

«Немцы были хорошими, из них никто нас не обижал, - говорит Белевич. – Наш дом был маленький, двухкомнатный. Не успел отец сделать. При Ульманисе он работал мастером слесарно-механического цеха в «Белом лебеде». Вообще у него руки были золотые. Он в Петербурге закончил курсы шоферов-механиков. Ездил на заработки в Бразилию. В тюрьме платили хорошо, вот он и решил хороший дом строить. Однако с работы пришлось уйти, оставляли только латышей. Отец в совершенстве знал латышский язык, и ему предложили сменить национальность. Но он гордым был и ответил: «Родился поляком, им и умру!».

В нашем новом доме был огромный подвал. И вся округа - Немковичи, Строгановы – вечером собирались и ждали, чтобы перед бомбежкой идти в подвал. Немцы нам и подсказали: из заготовленных для стройки бревен сделать настил на подвал и обложить дерном. Тогда его ни одна бомба не возьмет».

Как только гривчане слышали, что в штабе кричат: «Алярм! (Тревога)», тут же все спускались в подвал. Начиналась бомбежка, и подвал ходил ходуном.

Детский бизнес на лягухах

Неподалеку от дома были знаменитые Лигинишские пруды, ныне практически высохшие. До войны, да и в военные годы местное население постоянно там рыбачило. Рыбы было исключительно много. Частенько ставили бучи – такие каркасы из проволоки, обтянутые сеткой. Рыба в него войдет, позарившись на прикормку, а выйти из узкого горла не может. Другой раз по ведру вытаскивали.

Среди присланных на обучение немцев было немало французов, итальянцев. Вездесущие мальчишки заметили, как солдаты ловят лягушек.

«Мы организовали свой бизнес, - с улыбкой вспоминает Ромуальд Павлович. – Немцы – на учения, а мы – на пруды. Возьмем с собой пудовую корзину, которая называлась так, потому что в нее входил пуд картошки – 16 килограммов. Сверху корзину закроем травкой и в нее лягух собираем. А потом меняли их на хлеб, конфеты, шоколад. Помню, как солдаты этих лягушек разделывали. Нам, мальчишкам, все было интересно. Стоим и смотрим, как он достает перочинный ножичек, вонзает его в лягушачью голову, она лапки и вытянула. Он вокруг горла надрезает кожу, чулком снимает, голову отрезает, пузо разрезал, в котелке вымыл. На спиртовку ставит от котелка крышку, наливает масла, потом выкладывает мясо лягушечье. Рядом стоящий немец смотрел-смотрел и говорит: «У, швайн!». А этот вскакивает, хватает половинку кирпича и запускает в немца. Хорошо мимо уха пролетело, а то бы и убил».

Дерьмо и немцы

«Помню всякие случаи, - вспоминает Белевич. – Они ребята были веселые и аккуратные. Для туалета выкопают траншею, вкопают несколько столбов, а на них прибьют обтесанную жердь. Приходят, садятся над ямой, ну и «свои дела» делают. Никогда не забуду, как немцы сидят в «туалете», а один из них на гармошке играет. Раскачали жердь, а она и не выдержала. Немцы все в дерьмо и попадали. Выскочили из ямы и с хохотом побежали в прудку мыться.

Немцы обычно в казарму приезжали на месяц, потом менялись. Только штаб оставался постоянно». Любопытные пацаны «паслись» возле немецких казарм, причем не только наблюдали за солдатами, но и откровенно хулиганили.

Рядом со штабом был склад, который ребята решили исследовать. Одного из мальчишек оставили на стреме, чтобы следил за часовым. Остальные тихо проникли на склад, где, как выяснилось, хранились боеприпасы. Набрали патронов, ракет, а потом – на гору. Разожгли костер и стали бросать их в огонь.

«Пушку» сделали, - смеется Ромуальд Павлович. – Что возьмешь, дураками были. Все трещит, а нам весело. Немцы за нами в бинокль наблюдали, но родителям ничего не сказали. Когда в один прекрасный день, мы опять полезли на склад, первым немцы забрали того, кто сидел на «атасе». Только вылазишь со склада, а они тебя – цоп, между ног голову зажмут и ремнем по заднице. Так меня отходили, что вечером, когда мама говорит: «Иди кушать», сесть не мог. А скажи маме, она еще добавит. А так немцы нас не обижали.

Когда немцы уходили, они предупредили отца, чтобы он забирал дочку и уезжал в лес. Потому что после того, как они уйдут, придут эссэсовцы. Нас Бог миловал, каратели прошли мимо. Перед самым освобождением города немцы сами говорили, зачем эта война и «Гитлер капут!»».

Зверствовали местные

На разборку развалин немцы посылали военнопленных. Обычно их охраняли полицаи из местных.

«Мой дядя и крестный как ушел в первые дни войны добровольцем в советскую армию, так и не вернулся, - продолжается рассказ. – Поэтому моя бабушка старалась подкормить пленных. «Может, мой сынок так где-то», - говорила она и делала бутерброды. Нагрузит нам сестрой сумку, и мы отправлялись в город. Солдатики в городе, где они работали, разложат, кто шинельку, кто накидку. Мы, дети, на эти вещи еду и выкладывали. Однажды мне один полицейский так дал пинка, что я кубарем летел. Все лицо разбил, и сам сильно побился. Здесь немцы не лютовали, а свои местные полицейские. Они и евреев расстреливали.

Помню зимой мы с отцом шли в магазин. Дошли до прудов. По дороге шел военнопленный, которого отпустили. А ему навстречу шел полицай Звейниекс. Он останавливает русского, проверяет у него документы. Когда мужчина пошел, Звейниекс ему в спину выстрелил. Я прижался к ноге бати, который говорит по-латышски полицаю: «Что ты делаешь? Тут же ребенок» А тот в ответ: «Одной русской собакой будет меньше!». Правда, и Звейниекс много не прожил. Его нашли в лесу, где сейчас новые кладбища, повешенным.

Оставаться человеком

 «Помню, как евреев гнали, - об этом Ромуальду Павловичу даже спустя годы вспоминать было больно и он с трудом сдерживал слезы. – Они зашли к нам домой, мать быстро стала собирать им из еды все, что есть. Они были настолько голодными, что хватали лежавшие на столе картофельные очистки. Моя бабушка с тетей под кроватью полгода держали еврейскую семью – мать с дочерью. Потом, когда наладилась связь с партизанами, евреев переправили к ним. Бабушка и тетя от всех скрывали, даже своим не говорили, потому что боялись, что нечаянно кто-то проболтается. Мы не одни такими были. Тетя Маруся Рыжова, подруга моих родителей, прятала русского пленного Николая Павловича Богачкина, сбежавшего из лагеря. Его тоже передали в партизаны. Он вернулся после войны и женился на тетиной дочери Вере, лучшей подруге моей сестры.

Тут у нас много евреев жило, было много их магазинчиков. Накануне дня, когда немцы должны были взять город, соседка-еврейка приходила и плакала, что сына похоронила. Парень не выдержал, повесился. Похоронили его под яблоней. С тех пор одна сторона яблони яблоки давала, а другая – нет».