Самое яркое впечатление от показанного в Риге спектакля “Косметика врага”, поставленного в Москве Романом Козаком по роману знаменитой бельгийки Амели Нотомб, — игра Константина Райкина и самого Романа Козака. И созданный ими в зрительском воображении образ хрупкой и сильной женщины, так и не появившейся на сцене.
Публика должна идти
Критика относит роман “Косметика врага” к числу модной нынче интеллектуальной паралитературы. Нотомб умеет искренне, ясно и увлекательно писать о сложных явлениях, о которых, однако, уже не раз писали другие — и какие! — авторы. “Косметика” (кстати, слово употреблено в смысле “система миропонимания и мировосприятия”) — это очередные вариации на тему давнего открытия, что в каждом человеке за тонкой пленкой цивилизации и добропорядочности тлеют искры порочных и даже преступных наклонностей. И возможно, восхищение постановщика было вызвано не столько самой идеей и литературными достоинствами текста, сколько тем, что это почти готовая к постановке пьеса. Роман, написанный в виде диалога двух мужчин, где практически нет описаний. Не могла не привлечь художественного руководителя Театра им. Пушкина и доступность материла пониманию практически любого зрителя — публика должна идти на спектакль! И она идет. Качество театрального продукта обеспечено.
Мнения зрителя
После спектакля “Косметика врага” своими впечатлениями с “Телеграфом” поделились:
- Зиновий СЕГАЛЬ, литератор:
— Это событие. Хороший спектакль, осмысленный, актеры великолепны — они знают, о чем и что играть. Хорошая режиссура, оригинальное оформление — давно такого не видел на нашей сцене. - Терезия РУБЕНЕ, директор кинотеатра “Рига”:
— Я так рада, что не пропустила этот замечательный спектакль. Я получила такое удовольствие от изумительной актерской игры! Спектакль запомнится надолго. - Две Ирины — театралки:
— Мы пока еще не определились в своем отношении к спектаклю, точнее, к его теме. Сейчас это между собой обсуждаем и потом еще непременно будем — спектакль произвел на нас сильное впечатление. Правда, смотрелось тяжеловато. Наверное, еще потому, что после рабочего дня, думали расслабиться. Но сразу поняли, что это не пустое развлечение, сидели в тонусе, боясь что-то упустить.
Коварство и любовь
Жером Ангюст (Козак) и Текстор Тексель (Райкин) вроде бы случайно встречаются в аэропорту, где ждут посадки на рейс, который откладывается. Текстор навязывается к соседу с совершенно не нужной исповедью, и тот попадает в психологический плен к этому странному существу, всегда делающему то, что ему хочется.
Текстор сообщает, что 20 лет назад изнасиловал на кладбище попавшуюся на пути ну очень понравившуюся девушку, потому что захотел ее изнасиловать. Потом 10 лет искал свою жертву, наконец снова встретил ее — и зарезал кухонным ножом, потому что она как нормальный человек не пожелала ни принять его, ни убить. Еще через 10 лет он сталкивается в аэропорту с ее до сих пор остро переживающим потерю единственной любимой женщины мужем-вдовцом. И, совершенно измотав его своими жуткими рассказами, доводит до самоубийства, убедив в том, что тот сам лишил жену жизни. Так сказать, в состоянии аффекта.
Сначала подозреваешь, что Текстор, так и не заставивший Жерома сделаться его убийцей, действительно покидает сцену. И возвращается только в больном воображении Жерома, продолжающего безумный диалог уже с самим собой и не бьющего Текстора головой о стену, а разбивающего о нее собственную. Но оказывается, что несчастный муж и отвратительный убийца жены — одно и то же лицо. Что лишенный представлений о добре и зле расторможенный Тестор является всего лишь вторым, темным “я” (в существовании которого не хочется признаваться) рассудительного Жерома. О чем, впрочем, начинаешь подозревать почти с самого начала. И не столько следишь за неожиданными поворотами странного диспута персонажей, сколько пытаешься разгадать детективную канву, понять, кто есть кто и что же на самом деле произошло.
Мелкий пакостник или абсолютное зло?
Спектакль динамичный, стильный, лишенный налета “антрепризной” пошлости. И тут немалая заслуга Константина Райкина, сумевшего сыграть не просто урода и мелкого пакостника, а само воплощение зла в чистом виде.
Дело не в характере, ужимках и гримасах этого взрывного, стремительного, неуловимого, ироничного, вызывающего то отвращение, то жалость человечка — он, наверное, мог предстать и неким бесстрастным “командором”. Главное, что за этой оболочкой, кроме собственного “хочу” или “не хочу” — пустота, абсолютное равнодушие к тому, что чувствуют те, на кого его желания направлены. А вот герой Козака — живой человек, который по ходу действия из уверенного в себе респектабельного господина превращается в растерянного ребенка, а затем и вовсе теряет рассудок. По контрасту со своим альтер-эго, он сугубо конкретен, хотя, устроившись на одном из стульев в ряду, пересекающем всю ширину сцены, и сливается поначалу с посаженными к залу спиной манекенами в точно таких же котелках и костюмах . Из них-то и материализуется вдруг пресловутый Тексель. Образы двух персонажей настолько разные по своей “структуре”, что почти сразу начинаешь подозревать какой-то подвох.
Сценическое оформление (художник Александр Орлов) тоже подчеркивает эту двойственность, нестабильность. На экранах подвешенных над сценой мониторов сначала идет прямая трансляция из зала. Потом их заполняют лица говорящих персонажей, и даже сидящий в -надцатом ряду зритель может заглянуть им в глаза. Вполне реальные стулья и тележки с чемоданами не могут заполнить гулкого пространства сцены. Космическая пустота усиливается благодаря светящемуся заднику, где на фоне голубого неба с легкими облачками и тонким серпом луны висит некая зловещая глыба. И в этом стерильном пространстве бушуют страсти, идет захватывающая психологически-интеллектуальная игра. То ли двух мужчин, то ли несчастного, одинокого, запутавшегся человека — с самим собой.