На что Улманис променял

Латвию?


Больше всего Райвиса задело то, что я называю («обзываю», как он выразился) Улманиса диктатором и предателем латышского народа. С его точки зрения, это безосновательно. В Латвии де при Улманисе царила терпимость («не был приведен в исполнение ни один смертный приговор»), процветали экономика и культура, а главное – во всех сферах насаждалась латышскость.

Однако Райвису следует обижаться не на меня, а на своего кумира, о котором, судя по его статье, он знает немного. Почти каждый приводимый им факт нуждается в комментариях, а порою просто не выдерживает проверки.

Взять хотя бы положительный баланс во внешней торговле, который будто бы был достигнут при Улманисе, или смертные приговоры, которых только в 1937 году было приведено в исполнение четыре, хотя Райвис пишет, что за шесть лет не было ни одного. Такова манера журналистов «Латвияс авизе», к славной когорте которых принадлежит наш юный литератор, – произвольно выхватить факт из контекста, что-то приуменьшить, что-то преувеличить, а то и вовсе высосать из пальца.

Наверно, из пропагандистских брошюрок черпал сведения о тех временах Райвис Дзинтарс. Иначе он не стал бы упоминать ни о создании при Улманисе первого научного института, ни о размахе, которое приняло строительство, ни о росте числа школ, ни о съемках первого художественного фильма, с чем, по словам Райвиса, «у старшего поколения в памяти связано имя Улманиса». Да, улманисовские борзописцы постарались связать все успехи, достигнутые страной в то время, с именем латвийского диктатора точно так же, как это делал сталинский агитпроп в СССР.

Но означает ли это, что Улманис не был диктатором? Когда человек или группа лиц отменяет действие конституции, упраздняет действующие на основе этой конституции органы власти, запрещает политические партии, уничтожая таким образом оппозицию, а политических оппонентов устраняет с помощью репрессивного аппарата, то это иначе как диктатурой назвать нельзя.

Карлис Улманис сосредоточил в своих руках всю полноту государственной власти. В чем-то он пошел даже дальше, чем другие диктаторы того времени. «В отличие от вождей в Италии и Германии, которые находили опору в своей партии, – пишет американский историк латышского происхождения Эдгарс Андерсонс, – Улманис правил Латвией с помощью им самим выбранного Кабинета министров». Но и министры лишь выполняли его волю. Законы готовились на заседаниях Малого кабинета. Руководил заседаниями Улманис, а участвовали в них только министр юстиции, директор госканцелярии и соответствующий министр. На руководимых Улманисом заседаниях Кабинета министров законы всегда принимались единогласно, без голосования.

С министрами Улманис не церемонился. «Сколько-нибудь вежливо [Улманис] разговаривает только с генералом (так за глаза называли военного министра Яниса Балодиса. – А. М .) и М.Скуениексом, с остальными – резко», – читаем мы запись, сделанную в дневнике одним из очевидцев через пару месяцев после переворота.

Термина «диктатура» в отношении режима 15 мая не избегают даже латышские историки.

Очень приблизительные и в целом превратные представления у Райвиса о терпимости. Что и беспокоит, когда видишь, как этот молодчик ломится в политику. В этом он очень похож на своего кумира, диктаторские замашки которого проявились уже в начале его политической карьеры. Не многие знают, что осенью 1918 года Улманис занял кресло президента министров только что созданного правительства в результате ловкой интриги, разыгранной им на пару с генеральным уполномоченным Германии в Прибалтике Виннигом.

Был период, когда Улманис, помимо премьерских, взял на себя обязанности министра земледелия, снабжения, внутренних дел и военного министра. Ужиться с демократией Улманис так и не смог. Его премьерства в период парламентаризма длились не дольше полугода, если не считать последнего, закончившегося переворотом.

И в последний раз Улманис возглавил правительство в результате интриги. Он помог свергнуть Кабинет своего однопартийца (!) Целминьша, обошедшего его по популярности, настроив против премьера другие партии правительственной коалиции. Таков фирменный почерк этого политического деятеля.

На заседании Кабинета министров 17 мая 1934 года (сразу же после переворота) Улманис с явным облегчением произнес: «Как хорошо, что нам больше не нужно дискутировать. Давайте попривыкнем к новому положению». Привыкли.

Историк Эдгарс Андерсонс так оценивает вклад Карлиса Улманиса в судьбу латышского народа: «Подчинив народ своей воле, он уменьшил в народе осознание реальности, способность к политическому суждению и возможности индивидуальных действий». А биограф Улманиса Эдгарс Дунсдорф утверждает, что «пятнадцатое мая раскололо народ больше, чем любое другое политическое событие».

Раскол был вызван как андидемократической и откровенно националистической внутренней политикой, так и чрезмерным вмешательством в экономику страны в интересах одного слоя населения – хуторян. Государство обеспечивало высокие закупочные цены на сельхозпродукцию, дискриминируя таким образом городскую буржуазию и пролетариат.

Крах этой системы с началом мировой войны поставил экономику страны в крайне тяжелое положение. Прекратился вывоз сельхозпродукции в Англию, забиравший до половины всего экспорта, прекратился приток дешевой рабочей силы из Польши (в конце 30-х годов до половины взрослых рабочих в сельском хозяйстве составляли иностранцы).

Что оставалось делать «отцу народа», как не искать опоры в лице «великого восточного соседа»? Советоваться ему было не с кем, да и не привык он это делать.

Улманис оттолкнул от себя рабочий класс, часть буржуазии и интеллигенции, вызвал недовольство национальных меньшинств и не оправдал надежд хуторян. Мог ли он рассчитывать на снисхождение народа Латвии? Мог ли обратиться к нему с призывом встать на защиту отечества, которое сам же и отобрал? Не мог и не пытался.

Улманис до последнего держался за власть. Он заключает сделку, в которой обменял страну на обещание Вышинского не препятствовать его эмиграции в Швейцарию (швейцарцы от подобной чести предусмотрительно уклонились).

Такого политика чтит Райвис Дзинтарс. На такого политика он держит равнение.

Никто не пытается взвалить на Улманиса ответственность за «разрушение» государства. Он сам взял ее на себя. «Вождь отвечает прежде всего и в первую очередь», – это его слова.

Сказав их, Улманис сам подписал себе приговор.