Вся музыка — клише

А композитор Леонид Десятников создает из них неповторимые шедевры

На 2-й Международный фестиваль камерной музыки KREMERata Baltica, где звучали камерные сочинения Леонида ДесЯтникова и опера “Бедная Лиза” в концертном исполнении, композитор приехал после недавнего скандала, связанного с оперой “Дети Розенталя”, написанной по заказу Большого театра. В интервью с гостем Латвии трудно было избежать этой темы.



Каждая животинка свой монплезирчик имеет
— Больше месяца перед мартовской премьерой в России страстно спорили: есть ли в этой опере порнография и ненормативная лексика? И какие именно оперы должны идти в знаменитом Большом? Протестовали депутаты Госдумы, дискутировали читатели, радиослушатели и телезрители, прошли митинги перед театром… Как вы выдержали всю эту трагикомическую эпопею?
— Ну вот я сижу перед вами и, надеюсь, произвожу впечатление вполне нормального человека. На самом деле я очень тяжело это пережил. В те дни, когда все происходило, был слишком занят собственной работой и репетициями. Но после премьеры вернулся в Петербург и ознакомился с прессой, посмотрел теледебаты, записанные моими друзьями на видео. И был просто поражен уровнем безграмотности “оппонентов”. А вскоре почувствовал страшную усталость и впал в состояние “послеродовой депрессии”. И только теперь, кажется, начинаю приходить в себя. Во многом благодаря опеке моего дорогого друга Гидона Кремера.
— В принципе, все дебаты и демонстрации оказались бурей в стакане воды, потому что не было предмета спора?
— Не было! То, что происходило вокруг оперы, — это тоже в каком-то смысле произведение искусства.
— Где, по-вашему, рождался этот “спектакль” и кто режиссер(ы)?
— Думаю, все шло из администрации президента. Может быть, люди отрабатывают зарплату. Вы, наверное, знаете, что такое политтехнологии? Есть люди, для которых это некий перформанс или что-то такое. Я не могу понять, зачем им это нужно, и никак не могу комментировать. Знаете, есть такая полурусская полупоговорка: каждая животинка свой монплезирчик имеет. Вот есть у них такое развлечение.





Леонид Десятников — один из самых исполняемых современных российских композиторов. Автор музыки к опере “Дети Розенталя”, либретто которой написал знаменитый Владимир Сорокин. Десятников родился в 1955 г. в Харькове. Окончил Ленинградскую консерваторию. Основные сочинения: камерная опера “Бедная Лиза”, детские оперы “Браво-брависсимо, пионер Анисимов” и “Витамин роста”; симфония для хора, оркестра и солистов The Rite of Winter 1949; кантаты “Дар” на стихи Державина, “Пинежское сказание о дуэли и смерти Пушкина”; вокальный цикл “Любовь и жизнь поэта” на стихи Хармса и Олейникова. Широкую известность получили транскрипции Десятникова сочинений Астора Пьяццоллы, сделанные по заказу Гидона Кремера, среди которых номинированная на Grammy танго-оперита “Мария де Буэнос-Айрес”. В июне 2002 г. композитору присужден Главный приз IV Международного биеннале киномузыки в Бонне за саундтрек фильму Зельдовича “Москва”.


 


Согласен на анонимность
— Молoдoй латышский композитор Андрис Дзенитис заявил недавно в интервью нашей газете, что время больших имен в музыке прошло. Невозможно изобрести совершенно новое, каждый развивает что-то давно открытое, и сколько композиторов — столько и стилей. Что бы вы сказали на это?
— Возможно, время больших имен и прошло. Но в его словах о невозможности изобрести совершенно новое есть некая горечь, а я не чувствую даже этой горечи. Я могу себе представить какого-то абсолютно безвестного человека, который сочинил песню, потом она стала народной, но имени ее сочинителя никто не знает. И я не очень-то понимаю, почему у меня должны быть какие-то привилегии по сравнению с этим неизвестным человеком из народа. Анонимность — это нормальная вещь.
— И вам достаточно того, что занимаетесь тем, что любите? Однако, как выразился один из критиков, скандал с “Детьми Розенталя” перевел вас из разряда композиторов очень известных в ранг композиторов знаменитых.
— Да, моя судьба сложилась в общем-то счастливо. Но в этом скорее не моя заслуга, просто я вытянул счастливый билет. Мои отношения с исполнителями сложились довольно рано. Когда после окончания консерватории я служил в духовом оркестре мотострелковой пехотной дивизии в Заполярье, мой консерваторский приятель Юрий Борисов, который учился на факультете музыкальной режиссуры, должен был поставить дипломную работу. Причем в знаменитом камерном музыкальном театре Бориса Покровского. И вот Борисов избрал для дипломной три маленьких камерных оперы, в том числе и мою первую оперу “Бедная Лиза”.
— А как вы с Кремером стали друзьями?
— В начале 80-х я неожиданно его увидел в Ленинграде, в антракте гастрольного спектакля Миланского кукольного театра, хотя Гидон жил тогда на Западе и у него не было никаких концертов в Советском Союзе. Конечно, он уже был моим кумиром. А к этому ленинградскому моменту наши общие знакомые уже передали Гидону через железный занавес ноты моей сюиты, и на фестивале в Локенхаузе прозвучала моя музыка. Поэтому я и решился подойти к нему и представиться. Долго наше знакомство оставалось шапочным, творческие отношения начались лишь в 95-м. Я написал для него немало и транскрипций Пьяццолы, и оригинальных сочинений.
— Вообще вас довольно много исполняют за рубежом?
— Там у меня есть Гидон Кремер. Давняя дружба связывает меня и с талантливым дирижером Андреем Борейко, с которым я учился в консерватории. А на родине почти монополизировал мою камерную музыку и создал эталонные записи этих сочинений пианист Алексей Гориболь.


Действительность не вдохновляет
— Вы используете в своей музыке “стилевые клише”, узнаваемые цитаты из сочинений других авторов, чтобы развить их и заполнить каким-то своим содержанием. Чем для вас привлекателен именно такой подход?
— Я использую клише в большом количестве, и моей целью часто является преображение банального и репрезентация каких-то банальных вещей под новым углом. Банальность — это вообще очень интересно. И в жизни, и в искусстве. Вся музыка, в принципе, состоит из клише — из чистых аккордов или кластеров, которыми пользуются все кому не лень. В конце концов есть семь нот, и этими нотами все пользуются. Есть клише и в области авангардных средств, и в области более традиционных. Поэтому для меня это не болезненный вопрос.
— И это основной ваш прием?
— Скорее один из самых важных постулатов в моей эстетике. Меня занимает соединение двух клише в необычном ракурсе, их столкновение. Приведу простой пример. В “Детях Розенталя” есть сцена, где клон Чайковского вспоминает свое детство (40-е годы), елку в Кремлевском Дворце съездов и напевает широко известную песню Исаака Дунаевского “Эх, хорошо в стране советской жить”. Ее мелодия дается без изменений, но гармонизована она таким образом, как если бы Петр Ильич Чайковский взял эту мелодию в качестве народной или в качестве какого-то материала для хоральной прелюдии и сделал свою обработку. То есть она состоит из двух клише: прямой цитаты и некоего свода приемов, которыми пользовался Чайковский. И столкновение двух разных вещей рождает какое-то новое качество, я надеюсь.
— Получается, что вдохновляет вас не столько живая действительность, сколько ее отражение в культуре, искусстве?
— Действительность меня не вдохновляет абсолютно. Я считаю, что действительность и искусство — “две вещи несовместные”. А наша реальность, видимо, создана кем-то, о ком мы имеем очень малое представление. Музыка же — самое абстрактное из искусств и бессильна выразить какие-то конкретные вещи. Поэтому у меня она в основном апеллирует к другой музыке, это некое отношение, комментарий к уже созданному. Я в каком-то смысле музыковед. У меня никогда не было таких амбиций, чтобы стать двигателем некоего музыкального прогресса. Я не очень люблю прогресс в музыке.
— А прогресс вообще?
— Прогресс вообще, он существует, но очень часто — к сожалению. Потому что любой прогресс — это одновременно и деструкция, ведь приобретая что-то, мы разрушаем то, что уже есть. Очень мало кто из композиторов возник на пустом месте, это скорее исключение, чем правило. Скажем, Айвзу (современный композитор-новатор. — Н.М.), наверное, ничего не предшествовало в Америке. Но в принципе, каждый великий является частью некоей традиции. Последователи, как правило, менее интересны. Но это непрерывное развитие.
— Публика в основном консервативна, она любит узнаваемое?
— Не думаю, что я абсолютный раб устремлений публики. Но я ведь тоже хожу на концерты и анализирую собственные впечатления. И прекрасно понимаю феномен радости узнавания. Но мне кажется, бесконечно быть на поводу у публики невозможно. Я могу дать ей некий манок, а потом ее обмануть. А потом опять приласкать. Такая переменчивость делает интересными любые отношения.
— Засилье попсы, наверное, не может не отразиться на таком чутком организме, как композитор?
— Знаете, у Блока есть такие загадочные строки: “Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!” А что значит “звоном щита”? Приветствую — и защищаюсь?.. Я бы не стал рвать на себе волосы по поводу “засилья попсы”. Потому что это абсолютно естественный процесс демократизации общества, который начался не вчера, а где-то в начале ХХ века. И очень часто демократизация была насильственной. Тут глобальная мировая проблема, если вообще проблема. И тщетно бороться с этим.

06.07.2005 , 12:41

Телеграф


Написать комментарий